Игра в бирюльки

В самом начале сентября, теплым осенним деньком, двое нестарых еще мужчин, одетых в туристскую рвань, высадились с резвого пароходика на обетованный беховский берег, проследовали в деревушку и, по наводке московских друзей, нашли полуразваленную избу довольно дряхлой бабы Поли, которая сразу же и с неподдельной радостью сдала им на пару дней свои хоромы, а именно сени с широкими полатями, забросанными старым тряпьем, и уборной, разумеется, во дворе. Еще бы старой Полине не радоваться, если предложенная за два дня плата в два раза превосходила ее собственную пенсию по старости и к тому же «робята», как она их именовала, притащили с собой драгоценную столичную выпивку. Для порядка гости совершили тур по овеянному духом художников поселку, пройдясь лугом до местного сельпо с целью изучения ассортимента горячительных напитков. Ассортимента не было, если не считать рядовую поллитровку районной водки за 2 рэ 87 и раритет в виде затоваренного «Горного дубняка» – дрянной, но сильно пьянящей горькой настойки, уже исчезнувшей в Москве. Продовольственные продукты в съестном отделе попросту отсутствовали, кроме нескольких пачек соли, жутковатого вида печенья и прославленного народом консерва «Частик в томате» – конечно, не аристократического, но вполне сносного закусона для дрянной водки. Маленькая, расторопная и улыбчивая баба Поля с энтузиазмом восприняла появление разных бутылок на своем простом струганом столе, проворно выставила на него свои незатейливые, но дорогие русскому сердцу и желудку яства – квашеную капусту и соленые огурчики. Ей нравилось разделить трапезу с двумя приятными вежливыми молодыми людьми из Москвы, к тому же внесшими свой вклад в виде великолепной копченой московской колбасы, уже позабытой в здешних местах.

Ближе к вечеру, под анестезирующими парами выпитого, горожанам опять захотелось на волю, спуститься к засыпающей Оке и, вдыхая упоительный воздух, толковать, говорить обо всем и ни о чем. Гера был единственным другом, которому Кранцев решился сообщить о своих «новых атрибутах», полученных под расписку от собеседника спортивного вида в некой комнате незадолго до отъезда.

– Не тужи, – саркастически утешал тот товарища, – они всем предлагают, я тоже давал подписку, когда первый раз в Англию выезжал, иначе не выпустят… По сути, никакого реального значения это не имеет – обычный шантаж, как и вся прочая их деятельность… Просто большая сетка гребет любую рыбешку… Наплюй, разотри и забудь, как только пересечешь границу. Там у них практически не будет средств давить на тебя. Работай спокойно, да и все, если сам не дашь слабину. Вычеркни из сознания…

Остаток ночи друзья провели, блуждая по темным закоулкам деревни, продолжая наслаждаться лечебным воздухом с неповторимым запахом влажного русского леса. Уже утром, спросонку, Кранцев вспоминал, что их пригласили в какую-то избу, которая оказалась дачей известного художника-портретиста Шарова, любимца властей. Было много народу, в смысле красивых, но незнакомых женщин, чокался и обнимался с ними, без попыток клеиться, осталось смутное ощущение чего-то незавершенного, но приятного. Нетерпеливое сердце Кранцева выстукивало радостную дробь, когда он вышел в поднимающийся от реки утренний туман по малой нужде и с наслаждением справил ее у забора, не дойдя до зеленой будочки. «Рона, Сена и Гаронна, наверное, не хуже нашей Оки», – впервые подумал он о близкой загранице и вернулся в теплоту дома. Гера, раскинувшись на полатях, продолжал посапывать. Он вообще соня.