Игра в бисер

Мысли или мечтания подобного рода были отголоском его тогдашней медитации. И мнилось ему, что в «пробуждении» важны уже не истина, а действительность и то, как ее пережить, как выстоять. Пробуждаясь, уже не проникаешь глубоко в суть вещей, в истину, а схватываешь, осуществляешь или переживаешь отношение своего «я» к положению вещей в настоящую минуту. При этом ты обретаешь не закономерности, а решения, достигаешь не центра мироздания, а центра собственного «я». Вот почему то, что при этом чувствуешь, так трудно высказать, вот почему столь удивительным образом это ускользает от слов и формулировок; возможности человеческого языка, по-видимому, не рассчитаны на сообщения из этой сферы жизни. Если в виде исключения найдется человек, способный понять тебя несколько лучше, нежели другие, – значит, человек этот находится в таком же положении, как и ты, так же страдает или так же пробуждается. На каком-то отрезке пути его, Кнехта, иногда понимал Тегуляриус, еще глубже и полнее – Плинио. Кого еще мог бы он назвать? Никого.

Уже начало смеркаться, и он, погруженный всецело в свои мысли, забыл обо всем вокруг, когда в дверь внезапно постучали. Так как он не сразу очнулся и ответил, стоявший за дверью, помедлив, еще раз тихонько постучал. Теперь Кнехт откликнулся, встал и последовал за посланным, который проводил его в здание канцелярии и, не докладывая больше, прямо в кабинет предстоятеля Ордена. Магистр Александр встал ему навстречу.

– Жаль, что вы приехали без предупреждения, – сказал он, – из-за этого вам пришлось меня подождать. Я полон любопытства – что так внезапно привело вас сюда? Надеюсь, ничего плохого?

Кнехт засмеялся.

– Нет, ничего плохого. Но неужели мой приезд для вас такая уж неожиданность, и вы так уж совсем не можете себе представить, что привело меня сюда?

Александр серьезно и пытливо заглянул ему в глаза.

– Что ж, – ответил он, – представить я себе могу и то, и се. Я, например, подумал на днях, что дело с вашим посланием для вас, конечно, этим не исчерпывается. Коллегия вынуждена была ответить на него довольно кратко и в таком смысле и тоне, который должен был вас разочаровать.

– Нет, нет, – возразил Кнехт, – я, в сущности, и не ожидал от Коллегии другого ответа. Что касается тона, то он как раз подействовал на меня благотворно. По письму я мог судить, что автору его было трудно, даже мучительно писать его и что он испытывал потребность влить несколько капель меду в неприятный для меня и несколько увещевающий ответ; и это ему превосходно удалось, за что я сердечно благодарен.

– А с самим содержанием письма вы, стало быть, согласны, почтеннейший?

– Я его принял к сведению и в основном понял и одобрил. Ответ и не мог принести мне ничего, кроме отказа на мое ходатайство, да еще мягкого внушения. Мое послание было довольно неожиданным и для Коллегии, безусловно, неприемлемым, в этом я никогда не сомневался. Но, кроме того, поскольку оно содержало и личное ходатайство, оно было несколько неудачно составлено. Я едва ли мог ожидать иного ответа, кроме отрицательного.

– Нам очень приятно, – сказал предстоятель с чуть заметной резкостью в голосе, – что вы это так восприняли и что наше письмо вас не ранило и не удивило. Нам это очень приятно. Но я не понимаю одного. Коль скоро вы, составляя и отправляя ваше официальное послание – если я вас правильно понял, – с самого начала не верили в успех и в положительный результат, более того, заранее были убеждены в неудаче, зачем же вы до конца дописали его, перебелили и отправили, что ведь составило немалый труд?

Кнехт, приветливо глядя на него, ответил:

– Глубокочтимый Магистр, в моем письме заключено два содержания, оно преследовало две цели, и я не думаю, что оно оказалось совсем уже бесцельным и безуспешным. В послании моем содержалась личная просьба, чтобы меня освободили от моего поста и разрешили приложить мои знания в другом месте; эту личную просьбу я рассматриваю как нечто сравнительно второстепенное, каждый Магистр обязан по возможности отодвигать на задний план свои личные интересы. Просьба была отклонена, с этим мне пришлось примириться. Но мое официальное послание содержит еще и многое другое: кроме моей просьбы, оно содержит много фактов и отчасти мыслей, их я считал своим долгом довести до сведения Коллегии и рекомендовать ее вниманию. В результате все Магистры, или почти все, ознакомились с моими доводами и предостережениями, и хотя большинству из них это кушанье наверняка пришлось не по вкусу и отнеслись они к нему скорее всего неодобрительно, все же они прочитали и приняли к сведению, что я счел нужным вам сообщить. То, что они не встретили мое послание восторженно, в моих глазах не неудача, ибо я не искал ни восторгов, ни одобрения; моей целью скорее было пробудить в моих коллегах беспокойство, растревожить их. Я бы весьма сожалел, если бы по упомянутым вами причинам воздержался от отправки моего труда. Велико ли, слабо ли было его воздействие, оно все же прозвучало призывом и сигналом тревоги.