А родился он так. Презервативов в аптеке не было, поэтому отец Афонькина решил попробовать с детским воздушным шариком. В самый ответственный момент шарик лопнул.
Но это ещё не всё.
В книжном магазине продавались только материалы партийных съездов, пособия по свиноводству и справочники по металлургии. Поэтому мать Афонькина каждый день, наклоняясь над раковиной, с удивлением думала: «Ну, позавчера я, положим, грибами отравилась, вчера — консервами, а сегодня–то чем?.. Компотом?..»
После этого Афонькин появился на свет и пошёл в детский садик.
Время замкнуло своё кольцо, и Афонькин снова шёл в детский садик.
Но детского сада уже не было.
На втором этаже, где когда–то находилась комната для игр, теперь разместился городской суд. А на первом, где была спальня, процветал частный мясной магазин.
В суде кого–то судили.
В мясном магазине мясник рубил мясо. Кровь брызгала во все стороны.
— Осторожнее, — воскликнул Афонькин, — вы меня испачкаете кровью!
— Ты и так весь в крови, — хмыкнул мясник.
«Это он шутит», — подумал Афонькин.
— Это я шучу, — сказал мясник. — А вообще–то у меня тонкая и ранимая душа мечтателя. Знаешь, чего я больше всего на свете хочу?
Афонькин не знал.
— Стать бабочкой и порхать с цветка на цветок, — доверительно сообщил мясник. — И чтобы вдали виднелся лес, блестела речка на солнце…
Он замолчал. Молчал и Афонькин. Пока они молчали, было слышно, как наверху строгий судья приговаривает кого–то к расстрелу.
— А вместо того, чтобы порхать, — продолжил мясник, — я рублю мясо.
— Здесь когда–то находился детский садик… — начал Афонькин.
— Верно, — кивнул мясник. — У меня есть картотека на всех детишек.
Он достал тетрадку, захватанную кровавыми пальцами.
— Вот, — пояснил с гордостью, — всё записал: кто кем был; кто кем стал. Хобби у меня такое.
Сердце Афонькина учащённо забилось.
— А скажите… Лара… Лариса Попова есть в вашей картотеке?
— Счас поглядим, — слюнявил палец мясник, перелистывая страницы.
— Лара, — закрыв глаза, мечтательно вздыхал Афонькин.
— Попова, — нашёл мясник. — Три развода, четыре любовника, пять абортов.
— Не может быть! — ахал Афонькин.
— Пиши адресок, — усмехнулся мясник.
…Лариса стирала в тазу бельё.
— Афонькин?.. — хохотала она, вытирая мокрые руки о передник. — Я сейчас сдохну!
«Неужели это Лара… моя Лара…», — глядя на немолодую женщину с двумя подбородками, думал Афонькин.
Затем они пошли в кино. На американскую комедию. Все в зале смеялись. Все, кроме Афонькина.
— Зайчик, — шептала ему на ухо Лариса, — а сколько ты получаешь?
На улице падал снег.
«Снег падает», — думал Афонькин.
Они возвращались из кино. Лариса говорила о поносе. Прошли одну улицу. Лариса говорила о поносе. Прошли вторую улицу. Лариса говорила о поносе. Прошли третью улицу. Лариса говорила о поносе.
— Лара, — не выдержал наконец Афонькин, — ну почему ты всё время говоришь о поносе?
Лариса презрительно фыркала:
— Афонькин, ты ханжа!
Потом они лежали в постели.
Лариса заигрывала.
— Я сделала тебе сегодня подарочек, — щекотала она Афонькина. — Противный мальчишка.
— Это я тебе сделал подарок, — вяло отвечал Афонькин.
— Афонькин, ты нахал! — вопила Лариса. — Тебя раздавил танк!
— Какой танк? — не понимал Афонькин.
— Обыкновенный. По городу проходила колонна танков. Один взял да и раздавил тебя.
Афонькин не верил. Ехал за город. На кладбище.
Всё оказывалось чистой правдой.
На скромном надгробии были выбиты слова:
Вадиком звали Афонькина.
С эмалевого портретика испуганно глядел маленький мальчик в коротеньких штанишках на лямочках.
На могиле зеленела травка.
«Значит, я умер», — грустно думал Афонькин.
Его мысли приняли оттенок бренности:
“ Меня нет, а травка по–прежнему зеленеет…»
У входа на кладбище стоял междугородний телефон–автомат.
Афонькин набрал свой домашний номер…
— С вами говорит автоответчик!.. — металлическим голосом отчеканила жена.
— Таня! — закричал в трубку Афонькин. — Я умер! Таня!..
— Сегодня в нашем кинотеатре весёлая американская комедия…
— Таня! — рыдал в трубку Афонькин. — Меня переехал танк!..
— …в фильме заняты звёзды мирового…
— Таня, — шептал в трубку Афонькин. — Таня… Таня…
Связь прервалась.
Афонькину захотелось прижаться пылающим лицом к прохладному стеклу. И стоять так… минуту… другую… вечность…
Но все стёкла в телефонной будке были разбиты.
За кладбищем виднелся лес, блестела речка на солнце… Бабочка порхала с цветка на цветок…
«Мясник», — подумал Афонькин.
О любви
Подражание А. П. Чехову