Игра в гейшу. Peek-a-boo

Она отозвалась не сразу, медленно обводя нас полуприкрытыми, с прозеленью глазами. Ее Леша назвал их как-то неожиданно странным словом: «кошачинные». Так вот, сейчас, насмотревшись на нас, Машка едва заметно, по-джокондовски, улыбнулась и тихо сказала:

– Vudicium difficile.

– Латынь, что ли? – переспросила Ирка, нахмурив лоб.

Машка утвердительно кивнула головой:

– Гиппократ. Суждение затруднительно. Но ясно понимаю, что рада вас видеть.

– А мы тебя, – вдруг всхлипнула Танька. – Очень-очень.

– Вы знаете, – чуть заметно вздохнула Машка, – перед тем, как окончательно «вывернуться» из наркоза, мне припомнился Гораций... Такое уж не в первый раз.

– И опять на латыни?

– Ага... Он по-другому не умел. «Если ты хочешь, чтобы я плакал, ты должен, прежде всего, сам испытывать боль».

– Здорово, – сказала я. Если честно, я порой утомлялась от этой Машиной страсти ко всевозможным цитатам в ситуациях, которые не слишком поддавались ее контролю. Вспоминая свое психологическое образование, я считала это своего рода защитным механизмом: даже в неловкой ситуации Машка любила «держать марку». В палату вошла дежурная медсестра. Ухоженная, правда с простоватым из-за явной округлости лицом, с длинными ногами и в предельно закороченном, как бы облипающем ее халатике. Кстати, здесь, на Рублевке, на этой совсем еще недавно открывшейся «ферме красоты», гламур начинался с дверной ручки, а заканчивался неизвестно где.

– Дамы, – улыбка у медсестры получилась приятной, – прошу прощения, но Марии Сергеевне необходим покой. Пожалуйста...

– Ух ты, – Ирка первая потянулась губами к Машкиной щеке, – я и не знала, что ты у нас «Мария Сергеевна».

– Значит, будем знакомы, – подмигнула ей Машка и машинально вытянула из-под одеяла руку. На пальцах не было привычных колец.

В коридоре, где мы, не сговариваясь нацелились в бар за кофе, к нам подошла карикатурно ухоженная, в розовом костюме от Juicy Couture, полноватая тетка в возрасте.

– Девочки, вопрос на засыпку. Can I?[2]

– Of course, sweetheart,[3] – мгновенно и фальшиво отозвалась Танька.

– Обертывания влияют на стул?

– Навряд ли... Но вот если вы устрицы станете запивать квасом из бочки на базаре, то сто процентов!

– А я не люблю их, – сморщила свой make-up бабка.

– И зря, – деловито вынесла приговор Танька. – К примеру, в Париже, на rue du Pont Neuf, в ресторанчике «Le Chien qui fume?»,[4] такие устрицы и улитки! Ре-ко-мен-дую!

В баре было уютно, вкусно пахло кофе. Негромкий, задумчивый трэк из Costes располагал к чему-то неспешному и душевному. Вот такие мгновения, когда не надо никуда спешить, кого-то ждать, я очень люблю. И чем реже они бывают, тем больше удовольствия от них получаешь. Я нашла в сумке пачку сигарет, закурила и медленно выпустила дым первой, самой сладкой затяжки. Как клево курить, когда никто осуждающе за тобой не наблюдает. Как это делал Дима... Дима, мой Дима, такой родной и при этом уже бесконечно чужой. О нем я еще расскажу, но потом. Наблюдая за девочками, изучающими меню, я подумала, кто же мы, как нас оценивают со стороны?

Наверняка у некоторых в голове проносятся мысли, мол, вот, маются от жира и безделия гламурные девки, перекраивают себя для фиг-чего-знает хирургическими ножами, а у самих и без того полные сумки счастья.

Нет, нет и нет! Ведь мы своего рода беглянки. От чего, а не к чему мы постоянно бежим по жизни? Почему камуфлируя, прячась, прежде всего от самих же себя, мы стараемся быть наплаву, рядом с чем-то и с кем-то. Причем, так было, есть и будет всегда. Ведь общеизвестно, что чем больше меняется мир, тем в большей степени он остается прежним. Ну а что касается счастья, то, вы уж простите меня: мы – дураки. Мы просто не знаем, что счастья нет... В голове автоматически прокручивается трэк DJ Грува «Счастье есть, его не может не быть»... И все же скорее есть лишь минуты хорошего настроения. Да-да... Тебя удовлетворила собственная жизнь в данный момент, и в связи с этим влетела в кровь добавочная порция эндорфинов и – оk – накатило состояние умиротворения. Так что постарайтесь понять: «счастье» – это слово. И только.

Ирке Строговой уже тридцать, она высокая, метр семьдесят восемь. Прическа – черное каре. Веселая. Яркая. Образования, естественно, кроме школьного, нет. Зато она постоянно ходит на разные курсы. К примеру, за годы нашего знакомства и дружбы Строгова обучилась сценической речи, овладела компьютером и разговорным итальянским, получила сертификаты сомелье и визажиста в Париже в школе make up forever, она владелица небольшого show-room на Кутузовском и любовница олигарха Олега Попцова. А еще у Ирки дочь – пятилетняя Соня Строгова. Сонька. Клевая девчонка, наша любимица.