Игра в «Городки»

Через два месяца он перекочевал к отцу моей первой жены в Минеральные Воды и там продолжил свою странную породу.

Второго пса мне выдали за «русскую гончую». Три месяца я лечил его от глистов, а потом подарил одному егерю.

Третьим был двухлетний курцхаар, у которого затянулся период полового созревания.

Однажды я пришел из института домой и застал жену сидящей на шкафу. Внизу лаял пес, и глаз у него был какой-то очень весенний.

Курцхаара я отвез обратно на Птичий рынок и подарил двум школьницам из Подмосковья, дав еще и денег на электричку. Как они доехали до дома, не знаю.

Так что благотворительность я понимал очень по-своему: помоги собаке и подари ее другому.

Все же если я пропускал занятия, староста курса Юра Богданов объяснял педагогам мое отсутствие так:

— Он болен.

— Чем?

— Любовью к животным.

…Четырнадцать лет у меня жил Тиль — беспородный пес, обаятельное существо с человеческим взглядом, которое я называл «карликовым ньюфаундлендом». Из всех команд он понимал только одну: «Сделай заиньку». Выполняя ее, он садился на задницу и ждал куска колбасы.

С этим трюком Тиль и кочевал из одного выпуска «Городка» в другой.

Как я был героем Советского Союза

В армию меня призвали в 1979 году. Служил чуть больше года. Вот как это все происходило.

Товарищи солдаты, сержанты, прапорщики, офицеры и генералы нашего Городка!

В «Городке» у нас было довольно много историй про армию. Ни один военный человек ни разу не обиделся на нас. По крайней мере, в глаза никто не высказывал никаких претензий. Передача у нас не злая, простодушная. И вообще «Городок» оценивается по очень простой шкале: «смешно — несмешно». И я, и Илья, оба мы отслужили срочную службу. Поэтому все армейские типажи, знакомые вам по «Городку», — все они взяты нами, как говорится, с натуры. Все они родом из нашей молодости, и у большинства есть реальные прототипы. И прапорщик Пилипчук, и товарищ Генерал, и рядовой Узурбаев — наши старые знакомые. И мы с Олейниковым шлем им наш армейский дружеский привет.

Было мне в ту пору аж двадцать два. После окончания московского ГИТИСа работал в Ленинградском Большом драматическом артистом. Человек семейный и при ребенке, жил в общаге, играл одну главную роль и чуть ли не ежедневно бегал по сцене в бесчисленных массовках. Ясно, что как всякому перспективному артисту, мужу и отцу в солдаты мне идти не хотелось. Исполнение почетной обязанности гражданина грозило, как мне тогда казалось, потерей профессии. Только-только Георгий Александрович Товстоногов стал отличать меня при встрече от Юрия Томошевского, моего однокурсника, жившего в том же общежитии и столь же «плотно» занятого в текущем репертуаре, как на тебе — служи Советскому Союзу! Нам, «драматическим», светило по полтора года, а несчастных «балетных», скажем, забривали на два, потому что ни у кого из них не было высшего образования. Среднее специальное, то есть как бы хореографическое ПТУ — да, а высшего — нет. («Балетные» убивались пуще нашего — хореографические экзерсисы с киркой да лопатой еще никого не привели в Большой театр или в ансамбль Моисеева.) Если бы я знал, от какого источника вдохновения я пытался увильнуть!

В начале 1979 года, то есть когда нам грозил осенний призыв, а именно накануне Афганской войны, был недобор солдатского поголовья в армии. Забирали всех подряд.

Служить мне предстояло вместе с моим другом и партнером Юркой Томошевским по кличке Томаш. Директор театра пообещал нам, что служба будет «не бей лежачего», блатная, будем отбывать свое в ансамбле Ленинградского военного округа, у Кунаева. «Пойдете, куда вам скажут в военкомате, — сказал директор, — где-то распишетесь в бумажке, а вечером в театр, на работу. Вы остаетесь в репертуаре, заменять вас некем. Я обо всем договорился с вояками». Так говорил директор.