Игра в ящик

Боря привычно зарумянился, и настроение Олечки, и так не самое плохое, стало совсем замечательным. Суббота обещала не обмануть. Доставить гальваническую радость еженедельной девичьей забавы. Строевых упражнений с бросками по пластунски и чисткой автомата. Олечка давно уже определила, что больше ни на что этот Вася в обличии выпускника пажеского корпуса не годен. А еще, буквально в первые же дни знакомства с Борей, Олечка, выпускница не Смольного, а горного института, прилежная и многолетняя читательница двухтомничка с картинками И. Лады, была поражена, нечаянно обнаружив, что юноша стесняется известных слов. И сам никогда не употребляет, и как бы даже пригибается, словно от пули уходя, если из уст кого-нибудь иного, по делу или так, для улучшения теплообмена, вдруг вылетит что-нибудь смачное. Сделав это очаровательное открытие, Олечка, в повседневном обиходе очень хорошо себя контролировавшая, не допускавшая даже случайных оговорок, в компании Бори с неописуемым наслаждением принялась употреблять все то, чем обогатило свой лексикон человечество на долгом пути общественного прогресса.

– Ебенть! – сказала Олечка, нежно наклоняясь совсем близко к Бориному уху. – Возьмем, бля, жопой чувствую, возьмем.

Тут Боря стал совсем пунцовым. Но дело даже не в том, каким высоким слогом Олечка донесла до Катца свой оптимизм и веру в лучшее. Дело в том, что вообще, в принципе, сам Боря предпочел бы именно это самое. Ни хуя. Ну вообще, чтобы ничего они ему сегодня не хапнули, не взяли, не купили. Глубокий колодезный пессимизм предпочел бы Б. А. Катц легкокрылому певцу надежды журавлю.

В самом начале счастливого книжного романа с Олечкой Прохоровой Боря почти не сомневался, что приключенье, так много обещавшее, разорит его дотла. Скромность ресурсов не даст вкусить плодов победы. Первое же совместное путешествие в столицу разом вынесло из Бориного кошелька семь рублей пятьдесят копеек. Именно столько стоил все тот же «Хоббит», но не на нашей родной, тяжелой как зима подтирочной бумаге, а на легчайшей папиросной «Ballantine Books». Куплен он был не на Качаловке, а в «Академкниге» на улице Горького в букинистическом отделе седовласого альбиноса Яна Яновича. То есть мгновенно. Не успели Боря и Оля выйти из метро, завернуть в ближайшую по ходу движения дверь, подняться на второй этаж по узкой усадебного вида лестнице, как хоп – Олечкин палец лег на один из книжных корешков, селедочным порядком тесно прижатых один к другому под стеклом широкого прилавка. Пропасть разверзлась перед глазами Бори Катца, когда Олечка поздравив его с почином, задорно сообщила, что семь пятьдесят:

– Почти бесплатно... На Качаловке у двери было бы двенадцать...

Но судьба оказалась милостива. На Качаловке, возле книжного магазина № 79, куда пара миляжковских любителей иноязычной словесности попала, следуя самым коротким путем, по грязноватым коленцам Южинского и Спиридоньевского переулков, через Палашевский рынок и пару проходных дворов, бдительно охраняемых 89-м отделением милиции, Толкина не оказалось. Не было его и в самом магазине. С огромным чувством облегчения и к тому же довольно быстро Боря уяснил, как ему невероятно, несказанно повезло с этим Толкиным-Прополкиным. И в самом деле. Если бы из портфеля на пол выпал какой-нибудь Гарольд Робинс или Vladimir Nabokov, ни о каких новых и красивых предметах кожгалантерии речь бы не шла вообще. Пришлось бы Боре до скончания века пользоваться мылом и бритвенным прибором Р. Р. Подцепы, а по праздникам надевать Ромкины же старые кеды. Безнадежным банкротом очень и очень скоро стал бы Боря Катц, а так ничего, держался, даже сбережения имел. Подкапливал. И все потому, что Толкин-Перепелкин, отличный кент, гуманно написал, как оказалось, книжек-то с гулькин нос. Этого самого «Хоббита – туда-сюда», такой же толщины «Сильмариллон» и книгу редкую, как гутенберговская Библия, с названием, похожим на оперу Р. Вагнера. От покойного Бориного отца, кларнетиста областного театра музкомедии Аркадия Моисеевича Катца, в доме Дины Яковлевны осталась преизрядная коллекция старых тяжелых музыкальных дисков, так что названиями произведений Пуччини и Россини Борек владел чуть лучше, чем книжными.

Тем не менее гадский «Сильмариллон» все же попался на дороге. Не пропустили Олечкины сети очередного покета. Случилось это в начале июля, когда Борек уже освоился на Качаловке и в закутке у книжных полок мог на виду у строгих продавщиц очень ловко изображать энтузиаста-книгочея, перебирающего послеобеденные поступления. Беленький карманный «Сильмариллон» Катц выудил сам из общей разношерстной англо-американской шеренги и с похвальным проворством рачительного человека немедленно и незаметно втюхал в норвежско-германскую помойку, в самое чрево умляутов на укороченной соседней угловой стойке.

Не тут-то было. Ровно через две минуты, победно улыбаясь, всевидящая Олечка, рыбак-гроссмейстер, протянула Боре Катцу навеки, уже казалось погребенный в нордических напластованьях томик.