Игра в ящик

Девять лет тому назад, в июне восемьдесят девятого, пожарный, по наследству перешедший к новому хозяину стола телефон зазвонил перед заведующим сектором мат. методов, кандидатом технических наук Романом Романовичем Подцепой. Завибрировал, затрясся так, словно бы ток не потек своим положенным путем по проводам, а стукнул вдруг, ударил помидорного, как неумелого монтера, всеми вольтами.

– Они убились. Ночью со всей дури заехали на этой их пятере прямо под каток...

Подцепа даже не спросил, кто именно убился, заехал со всей дури в безбрежное железо ночи, настолько это было самочевидно и логично, он лишь одно в красную трубку крикнул:

– Сами? Вдвоем? Одни?

– Да, Димка дома, со мной остался, еще не знает. А они знака не заметили, взять влево, на дачу ездили, к Толченкину на день рождения...

Остальное Романа просто не интересовало. Толченкин или Крученкин, дача, день рождения или свадьба. Он должен приехать туда первым. До тещи. В чем был, только заняв денег у всех, у Гарика, у Моти, но главное, легко и просто, у завернувшего по счастью в сектор левенбуковского аспиранта Автандила Чавтурия, и прямо из ИПУ на перекладных в аэропорт. И улетел, успел, вечерним рейсом. Южносибирским утром встречал его все тот же, когда-то презираемый, бессмысленный, а ныне ставший внезапно самым близким и нужным человек, Игорь Иванцов, Маринкин брат. Он же, сто лет прописанный в порту бомбила, ловко оттер ментов, зачем-то вдруг пожелавших у приезжего растрепанного человека без вещей проверить документы:

– Чего это они?

– Да шахтерня у нас бастует! Не слышал разве? На площадь вышли и касками стучат под Лениным.

Да, что-то он слышал, ну конечно, как же, но только и это, невероятное, непостижимое, «сели под Лениным на площади и касками стучат», тут же забылось напрочь. Димок. Сынок, которого он не видел больше трех лет. Живой. Только какой-то странный, вялый, словно не в легкий воздух погруженный, а в воду, тяжелую, не проводящую толком ни свет, ни звуки жидкость.

Что это за жидкость, что это за ужас, Ромке предстояло узнать через неделю-две, а в тот июньский, необычайно легкий и прозрачный день восемьдесят девятого, он мел, бросал в рюкзак, даже чемодана с работающими замками не нажила эта свежепреставившаяся парочка, Марина и Андрей, все детское, что только попадалось под руку и на глаза.

– Мы в Москву поедем, папа?

– В Москву.

– А мама? А дядя Андрей?

– А мама останется... останется с дядей Андреем... пока ты там... ты там полечишься... в Москве...

Слова он, также как и вещи, хватал и говорил, первые попавшиеся, давно намытые и собранные, водой трех этих лет на берегах сознания, холодные и круглые, не думая, не размышляя. Теща, а может быть и тесть, могли в любую минуту прискрестись, свалиться на голову, буквально встать на дороге.

– Хочешь в Москву, сынуля?

– Я никогда там не был.

Отвез в аэропорт отца и сына все тот же Игорь Иванцов. Он же помог достать билеты в кассе на вечерний московский рейс. Ромка дал ему лишних рублей тридцать, как бы не глядя, но бывший врач вернул всю сдачу. Только спросил:

– Остановиться-то у тебя можно будет, если что?

– Можно, – пообещал Рома, – телефон знаешь.

И в приступе вполне понятной благодарности продиктовал еще и домашний. И даже объяснил, как добираться. Потом не один год братец Маринки Игорек приезжал в Фонки и жил с Романом и Димком неделями и месяцами, налаживая свой бизнес, торговлю стоматологическим инструментом и зубопротезными материалами. Пока квартирку не купили себе в Жулебине. Большую двушку у раздобревшего, как Катц, но ставшего полезным членом общества, квартирным маклером, Олега Мунтяну.

– А врачом, хорошим, классным, разве теперь не заработаешь?

– Да копеюшки. Копеюшки. Но главное ж не деньги, Рома. Не деньги главное. А то, что никакой ответственности... Ни-ка-кой...

Никакой. Да и не было ее никогда. Ответственности ни в каком месте у Игоря Иванцова. Ведь ничего он тогда, ни дома, ни в порту не разъяснил Роману об этих таблетках. Трех коробочках:

– По схеме. Дима знает. Все сам тебе расскажет.

Рассказал мент в штатском, когда Роман в аптеке попытался сунуть в окошечко пустую пачку из-под лепинала.

– У вас есть? Можно...

– Фенобарбитал. Список А. Без рецепта не отпускается.

А потом уже на улице Подцепа долго объяснялся с быстро догнавшим его хмурым субъектом:

– Для себя ищете или на продажу?

– О чем вы, говорите? У моего ребенка...

– Тогда вам, вашему ребенку, должны были выписать рецепт...

Отпустил его агент только тогда, когда Роман для убедительности, хоть какой-нибудь, своего и в самом деле жалкого, натужного лепета вынул удостоверение сотрудника ИПУ. Заведующего сектором. Тогда это еще кое-что значило, кому-то что-то говорило, у аптеки за книжным в угловом доме поселка ВИГА – Всесоюзного института Горной академии.

Вечером Роман дал сыну не полтабетки из стремительно убывающих запасов, а четверть и на следующее утро, приободренный результатом, четверть.