Игра в ящик

– Но моя тема никому не нужна в горном, в институте этими делами никто не занимается, а во-вторых, мне могут и не дать здесь защититься. Меня же для чего брали? Не для того, чтобы на лабораторию претендовал, а чтобы всех тут обрабатывал. Понимаешь? Обрабатывал. В ЮИВОГе, на самом-то деле, всего семь кандидатов, включая директора и моего шефа, думаешь им нужен восьмой? Молодой? А тут Прохоров, сам Прохоров. Кто же осмелится что-то против него пикнуть. Это судьба.

Слово «судьба» очень не нравилось Маринке Подцепе, и она надолго замолкала. А еще обижалась. И снова как-то смешно, по-детски.

В первый свой аспирантский год Роман Подцепа приезжал в Южносибирск один раз. Все-таки сто двадцать рублей – туда и обратно. На две недели, одна в сентябре, одна в октябре. Естественно, на день рождения Димки. Привез ему пожарную машину с дистанционным управлением за сороковник. Ну и Маринке зимние сапоги за семьдесят. Две одинаковые коробки. Чего обижаться? А в этом году и вовсе умудрился побывать дома в марте. Отметил еще и день рождения жены. Повезло. В конце квартала срочно нужна была подпись. Согласование ведущего предприятия – комбината Южсибуголь. Запускалась отраслевая методика. Прохоров нервничал, а Караулов легко и просто заболел. Вытянул ножки там у себя на 1-й Брестской и вялым голосом с достоинством сопливой груши об этом сообщил. Левенбук попросил смотаться Ромку. С извинениям, де, отрываю, у вас, я знаю, сейчас дорог каждый час. Восьмое марта пришлось на понедельник, и в результате целых семь дней украл. Каждый вечер ходил с Димкой кататься на санках. Кроме девятого, конечно. Девятого были в «Томи» с Маринкой. Даже танцевали. На что обижаться? И вообще, все это глупости. Через две недели Ромка опять приедет, теперь уже на свои. И будет до середины октября. Каникулы, в конце-то концов. А в январе, когда в свои права войдет уже третий аспирантский год с его отдельной одноместной комнатой, Ромик просто заберет Марину с Димой, заберет и оставит до следующего декабря, или даже января, если будет предзащита. А в том, что она будет, у Ромки уже не было ни малейшего сомнения. Да. А после нее и защита, и степень, и большая хорошая квартира безо всяких голубей над головой. «Пр-цю-пр-цю». Конечно. И, может быть, да почему бы нет, черт побери, собственная тема, и даже лаборатория в ЮИВОГ. Конечно, какие сомнения. Ведь вот, чего еще, все у него заработало, стало считаться и сходиться. И Левенбук сказал: «Ого». И Прохоров, сам Прохоров, изъявил желание лично, воочию убедиться в том, что слухи об успехе не преувеличены. Позырить собственными глазами. Подержать в руках. Лишь бы он только не слишком опоздал. Профессор. Действительно, явился в час. Ну или хотя бы не позже двух.

Так думал Ромик, готовый к встрече с научным руководителем уже в половине одиннадцатого. Распечатки сложены, миллиметровки разложены и на каждой соответствующая расчетным параметрам полевая осцилограмма. И уж совсем неописуемая красота в отдельной пластиковой папочке с результатами сравнительного частотного анализа. Витрина, елки-палки, до того все пышет свежестью и жаром. Самовара только не хватает.

И он явился. Действительно, наверное, каким-то хлебным, сладким духом веяло от Ромкиного рабочего стола. Пер аромат, распространялся по закоулкам четвертого, лабораторного корпуса ИПУ, к себе притягивал и не давал отвлечься, задержаться, потеряться, и потому-то уже в самом начале второго за дверью в коридоре тревожно и испуганно хрустнул паркет, а вслед за тем знакомый громкий голос протрубил:

– Вот лиходеи какие! Вы уж, Алексей Леопольдович, разберитесь с ними, голубчик.

Профессор прибыл, и, как обычно, на коне. «Лиходеи» было его любимым словом, пулей навылет, и плюс к нему еще одно, совсем уже убойное, казавшееся почему-то однокоренным – «аxинея». С двумя х и дефисом между ними.

– Пусть свой стенд восстанавливают, а на нашем с их вечной, беспробудной ахинеей делать нечего.

Дверь распахнулась, и низкие гармоники базового тона обогатились всей гаммой средних и высоких.

– Ага! Ты, значит, здесь, все разложил? – быстро проговорил профессор Прохоров, с ходу протягивая Ромке короткую пятерню. – Ну и отлично, тут и посмотрим, таскать не будем, – добавил следом, молниеносно водрузив на нос очки в школьной смешной оправе, но с толстыми стариковскими стекляшками.

Больше всего Романа поразило то, что собственно его-то ни о чем и не спрашивали. Вернее, все то, что он собирался сказать, показать или объяснить, безо всякого его участия, просто быстро перебирая миллиметровки, поднося бумаги к собственному носу или передавая почти не глядя Левенбуку, показал, сказал и объяснил Михаил Васильевич Прохоров.