Игра в ящик

– Ладно, – кивнул системщик, старший от ИПУ, и, легко вычеркнув фамилию какого-то любителя стишков из своих вэцэшных, рядом с Гринбаумом криво вписал – Подцепа.

– В семь у столовой быть уже пожравшим, ехать далеко, – сказал Каледин на прощанье.

Да хоть в шесть, хоть в пять. Вся идиотская деревня вдруг обрела идею, смысл и место в общем плане. Шестьдесят восемь рублей, шестьдесят восемь рублей, которые Роман заработает и отошлет домой. Мариночке и Димке.

Благословенная штабелевка оказалась задорным, снимающим всякое психологическое напряжение двоеборьем. Волшебной смесью бокса и дзюдо. Стоя в кузове грузовика, ахающем и охающем на волнах безбрежной нивы, надо было не дать прямоугольному тюку сена сбить себя с ног. Перевязанная пластиковой бечевой тупая морда со свистом выпрыгивала из хобота укладчика и норовила попасть в голову. Быстрым ударом верхонки в желтую челюсть Рома менял траекторию полета, переводил противника в партер, а там придурка, мгновенно испустившего сладкий сенной дух, хватал за скользкие веревочные патлы и одним движением руки, а если надо и ноги, ломая кости, с хрустом вгонял в следующий ряд штабеля. Готовый. На лопатках. И снова в бой.

– Чтобы никаких пустот, парни, – очень лаконично проинструктировал мужик в тельняшке, бригадир. – Тридцать пять баланов на машину – норма, набьете больше – премия.

– Какая? – спросил Роман.

– Лишний стакан сметаны на обед, – расхохотался бывший моряк и показал ряд острых, как у собаки, белых, из этой самой наградной сметаны сработанных зубов.

Выходило всегда больше.

– Пять, – валил своего Гринбаум.

– Шесть, – занимал его место у трубы Роман.

– Семь, – и вновь Матвей встречал посылку.

Так они укладывали нижние слои, а верхние, когда, поднимаясь по желтым ступенькам, постепенно вылезали из-за решетки деревянными перекрестьями удлиннений в тюрьму превращенного кузова, тогда Матвей в узком пространстве под хоботом только глушил, а Ромка без передышки утаптывал, и хором вели счет.

– Тридцатый... тридцать третий... тридцать пятый... Хорош! Седьмой... Восьмой... Хорош!

И это было счастьем. Чистое небо и чистая голова. И молчуна Гринбаума хотелось расцеловать. Ни разговоров, ни расспросов. Рука к руке, плечо к плечу, и больше ничего. Счастье. Может быть поэтому, от полноты каких-то непонятных, необъяснимых чувств Рома задал вопрос, который давно вертелся у него на языке:

– Матвей, а чего Гарику от тебя надо? Чего он тебя дразнит при каждом удобном случае? И зачем он мою фамилию для этого коверкает? «Пот-цепа не беспокоит?» Что в этом смешного? Чего он так веселится?

– Почему веселился? – казалось, только очень сильно рассердившись Гринбаум и может заговорить. – Да потому, что он урод, Караулов. Потому, что он больше меня, третий год уже, наверное, на месте топчется. Сам он это слово, вот почему.

– Слово? – Ромка приподнялся и посмотрел на товарища.

Был час полевого обеда, дивного, бесплатного, крутицкий стол, и два штабелера, сами плотно затаренные, лежали, в тени под стогом. Плавали в синем небе. Водители и трактористы как всегда не торопились, перекрывали по привычке норму, и потому время для краткого растворения в рязанском васильковом зените всегда оставалось.

– Какое еще слово?

Матвей молчал, и только нос его смущенно и смешно топорщился. И тут какие-то полунамеки, полушутки, которые Подцепа слышал, и не раз, и не два за время своей аспирантской жизни, но не давал себе труда отгадывать и принимать всерьез, вдруг разрешились необыкновенной ясностью.

Роман быстро согнул руку в локте и, показав Матвею гордый, пудовый перпендикуляр, спросил:

– Оно? Как там... на идише, на иврите?

Матвей не побледнел, а почернел, как будто темные, похожие на пыль отложения под его глазами мгновенно сдуло на щеки, губы и в ямочку подбородка.

– А давай мы вот что, давай... – безо всякой паузы и задержки, от абстрактной этимологии Роман Подцепа перескочил к конкретным горным машинам. – Я правда... я давно хотел тебе предложить... давай возьмем твои данные по износам и прогоним через мою модель. Посмотрим разницу спектров. Статья точно получится, а то и пара... Ну и вообще... шефа удивим.

Солидная штука, увенчанная кулаком, качалась над лежавшим на спине Гинбаумом. Всегда угрюмый, серый, как ночной зверь, мэнээс долго смотрел на этот нескошенный цветок и вдруг рассмеялся. Оказывается, от радости и неожиданного облегчения он тоже может заговорить:

– Хороший ракурс, – сказал Матвей. – Да... я никогда и не думал... не думал, что это может так выглядеть... А материалов у меня на пять статей, для всех типов резцов, честное слово...

И до конца дня Подцепа и Гринбаум посмеивались и перемигивались. Словно весь мир сегодня как надо сделали, отбарабанили, туда-сюда свозили, не исключая и хорошего человека, но сущего урода и бездельника, полдня дуру гонявшего в пустом картофелехранилище Гарика Караулова.