Игра в кино (сборник)

— Сонь, перестань… Сонь, перестань, успокойся… Милая моя. Все. Все прошло. Ты будешь жить здесь. Мы будем вместе, слышишь? — Я гладил ее по голове и вдруг увидел в ее пышных волосах одинокий седой волос. — Что это, Соня?!

— Ерунда, — сказала она, вытирая слезы. — Ерунда. Почему тебя не приняли в институт? Ты же прошел конкурс.

— Ну, не приняли, и плевать, — сказал я. — Поступлю на вечерний. Поработаю в газете и поступлю. И вообще, на писателей не учат. Я начал прозу писать, Соня. В одном журнале обещают напечатать мой рассказ. Тогда я куплю тебе путевку, тебе нужно отдохнуть. А потом мы что-нибудь придумаем…

— Глупый, — сказала она. — Я уже все придумала, сама. Смотри. — Она достала из сумочки какое-то письмо. — Меня уже пригласили работать в Шатуру, в музыкальную школу. Это под Москвой, двести километров. Мы будем видеться каждое воскресенье. Мы теперь всегда будем вместе, хорошо? Нас ведь только двое осталось, Петя…

И как назло, именно в этот момент раздался звонок в прихожей.

— Кто это? — спросила Соня.

Я знал, кто это, но сделал вид, что не знаю, — пожал плечами и пошел открывать дверь. Конечно, это была Ирка.

— Привет, — сказала она, шагнув через порог. — Извини, я задержалась, столько народа в метро! Из театров, что ли, едут…

— Футбол сегодня, — сказал я.

Она сбросила пальто и тут увидела Сонин чемодан.

— Чей это? — сказала она.

— Идем, я познакомлю тебя с моей сестрой, — сказал я.

— А может быть, я… — Она потянулась к пальто, собираясь уйти.

— Идем, — сказал я и провел ее в комнату. — Познакомься, Соня, это Ира.

Только женщины могут так коротко, одним взглядом охватить друг друга. Впрочем, они церемонно пожали друг другу руки, сказали «очень приятно». Ирка еще добавила:

— А вы очень похожи. Петя, можно тебя на минутку, по делу… Я ведь на бегу заскочила, я очень спешу… — И увела меня на кухню. Там, закрыв за собой дверь, она сказала: — Мог бы предупредить, я ехала через весь город.

— Я сам не знал. Она только приехала. Но не в этом дело. Ты можешь остаться.

— Еще чего?! Надолго она?

Я пожал плечами, сказал:

— Ириш, слушай. Мне нужны билеты — в филармонию, в театр, а до зарплаты еще неделя. А она уже год как нигде не была…

— Ясно, — прервала она и открыла сумочку. — Тридцать рублей. Если не хватит, я еще достану, у мамы…

Она протянула мне деньги.

— Ну, тридцать — это много… — замялся я.

— Возьми, — приказала она.

— Когда напечатают мой рассказ… — начал было я.

— Ладно тебе! — перебила она. — Рассказ! Если напечатают, я куплю тебе коньяк, а ты купишь себе костюм или пишмашинку.

— Спасибо, — сказал я, пряча деньги в карман, и протянул руку, чтобы открыть дверь из кухни.

Но Ирка удержала меня. Я вопросительно поглядел на нее.

— Идем, ведь неудобно, — сказал я.

Но она молча и ожидающе смотрела мне в глаза.

— Ты псих, — сказал я. — Ты просто псих.

— Ага, — сказала она и притянула меня к себе, обняла и поцеловала. Потом, прильнув ко мне всем телом, поцеловала еще и еще раз. И тихо сказала: — Петя, я останусь, а? Ведь тут две комнаты. Я люблю тебя, Петь…

— Ну не сегодня же, Ира. Ты сама понимаешь…

— Да, понимаю, я понимаю. Я просто дура… А я пойду с вами в театр?

— Конечно, — сказал я. — Идем, неудобно.

Мы вышли из кухни. Соня сидела на диване, опустив руки на колени и глядя в пол. У ног ее терся Сидор, но вряд ли она сейчас видела его.

Услышав наши шаги, она подняла на меня далекие печальные глаза. Но я почему-то отвел свой взгляд, мне было неловко сейчас встречаться с Сониными глазами.

Пять дней в неделю она учила шатурских ребятишек музыке, а на шестой садилась в электричку и ехала в Москву, ко мне. Гаммы, многоголосые фортепианные гаммы летели вслед за поездом. Соня везла их в себе, и еще она везла мне смешные и грустные рассказы о своих маленьких учениках. Это были забавные истории, они вполне могли бы продолжить знаменитую книжку Чуковского «От двух до пяти» — среди пятнадцати Сониных учеников было трое семилетних проказников и проказниц, одаренных музыкальным слухом, и каждый раз Соня привозила с собой новости об их детских выходках, смешных словечках, трогательных и дерзких поступках…

В этих ее рассказах я улавливал скрытую Сонькину тоску по собственным детям, я чувствовал, что там, в своей музыкальной школе, она в течение этой рабочей недели — с понедельника до пятницы — не только учит детей гаммам по учебнику Черни, но отдает им весь запас ласки и доброты своего уже взрослого и одинокого сердца. А в субботу она садится в электричку и едет ко мне, и гаммы, фортепианные гаммы Черни еще звучат в ней, еще бегут следом за ней и за поездом и галками сидят вдоль дороги на телеграфных проводах…

В ту субботу она тоже ехала в Москву.

Она сидела у окна, заснеженные поля Подмосковья плыли навстречу поезду, а потом их заслонил какой-то грузовой состав, догнавший электричку. На платформах грузового состава были укрытые брезентом армейские тягачи и гаубицы, и на каждой из этих платформ сидело по солдату сопровождения — они были в полушубках и прятались от встречного ветра за станинами гаубиц или в кабинах вездеходов.