— Еще чего! Будет сюда Банионис звонить! — усмехнулась старуха и показала на меня заспанным соседям, выглянувшим из всех комнат: — Видали? Банионис ему звонит! Писатель усратый!
И в этот момент телефон взорвался новым звонком.
Я схватил трубку.
— Паневежис вызывает Эдуарда. Будете разговаривать?
— Буду… — сказал я и, услышав голос Донатаса, стал извиняться: — Донатас Юозович, простите, тут моя соседка не узнала ваш голос… Вы получили новые эпизоды? Ну и как? Годится? Большое спасибо… Что? Не можете вылететь в Свердловск на кинопробу? А в Москву? Можете? На один день? Хорошо, мы снимем вашу кинопробу на «Мосфильме». Нет, мы обойдемся без павильона. Я учился с Геной Карюком, это гениальный оператор, он снимет вашу пробу за полчаса и в любом интерьере. Какую сцену вы хотите взять для пробы? Ну, если бы я выбирал, то я бы снял вас с Андреем и Лизой, чтобы посмотреть, как вы смотритесь с Печерниковой и Филозовым…
Старуха и весь коридор внимательно слушали этот разговор, не веря своим ушам. Их «усратый писатель» разговаривал с самим Банионисом и обсуждал с ним кандидатуры их любимых кинозвезд Печерниковой, Соломина, Ивашова, Прохоренко!
Как вы понимаете, с этой минуты я перестал быть «усратым писателем» и сразу стал Эдуардом Владимировичем.
— Эдуард Владимирович, — выскакивала в коридор Люська, едва я переступал порог «слободки». — Вам звонили из Свердловска и с «Моcфильма». Вот, я записала фамилии…
— Эдуард Владимирович, вас просили позвонить какому-то Альманаху. Вот телефон…
И наконец, через десять дней и тоже поздно вечером:
— Эдуард Владимирович, это вас. Из «Интуриста».
Я взял трубку.
— Эдуард? — спросил веселый и хмельной женский голос. За ним угадывался шум голосов и звон стаканов. — Это Алена, переводчица французской труппы. Мы уже в Москве, я звоню вам из номера Вирджинии в «Метрополе». У нас тут небольшая парти, и Вирджиния просит, чтобы вы приехали. Мы в 408-м номере.
Ангелы на моем плече охнули от изумления, а затем радостно засучили ножками. А я спросил в трубку:
— Алена, вы знаете, который сейчас час?
— Одиннадцать вечера…
— Значит, я доберусь до вас не раньше половины двенадцатого. Вы беретесь в полдвенадцатого ночи провести меня в «Метрополь», в номер к иностранке?
— Я? Нет… — смешалась она. — Но, может быть, вы как-нибудь сами пройдете…
— Ка-ак???!!! — воскликнул я в отчаянии. — Алена, вы же работаете в «Интуристе»! Вы что, не знаете наших правил? Если бы это была гостиница «Золотой колос» или «Турист», я бы дал трешку дежурной и прошел. Но «Метрополь»…
— Что же мне сказать Вирджинии? — жалобно спросила Алена. — Она стоит тут рядом и ждет.
— Спросите: хочет ли она, чтобы я показал ей Москву? И когда?
Не отводя трубку, Алена застрекотала по-французски, потом вернулась в родную русскую речь:
— Она хочет видеть вас завтра же! Но завтра у них весь день расписан — два спектакля и прием у Фурцевой. А послезавтра съемка на телевидении и вечерний спектакль. Зато послепослезавтра она не играет и готова освободить для вас весь день. Вас устроит?
— Вполне! Скажите ей, что я заеду за ней в десять утра.
— В десять она будет вас ждать в вестибюле! И она хочет сама сказать вам пару слов.
Я глянул на свое левое плечо. В глазах моих ангелов-хранителей был хмельной туман безумных мечтаний. Тем временем на том конце провода Алена отдала трубку Вирджинии, и я услышал ее низкий грудной голос:
— Бонжур! Гуд ивнинг. Хау ар ю?
— Бонжур… — ответил я тупо, как второгодник у классной доски. И снова: — Бонжур… Бонжур…
На том конце провода сказали еще что-то — тихо сказали, тихо и осторожно. Подождали ответа и… повесили трубку.
Я стоял в пустом коридоре коммунальной «вороньей слободки» и горестно слушал глухие гудки отбоя.
Может быть, мне только что по-французски признались в любви?
Может быть, у меня спросили, не хочу ли я, чтобы она немедленно примчалась ко мне на такси?
Может быть, меня позвали в Париж, в Лиссабон, в ночной загул по метельной Москве?
Ангелы, сидевшие на моем плече, ничем не могли мне помочь, ведь они учились вместе со мной в 171-й школе города Баку. То была самая хулиганская мужская школа в нашем районе, и посещение уроков английского там презиралось. Вместо них мы гоняли в футбол…