Игра в кино (сборник)

Нужно ли говорить, что я в ту ночь был болшевским Ивом Монтаном, а моя хромоножка — подлипской Клаудией Кардинале? И что на застиранных в болшевской прачечной простынях мы испробовали все российские и французские позы любви, невзирая на то, что левая нога моей сказочной Аленушки была искривлена и на целую ладонь короче ее прелестной и стройной правой! Но дело не в этом — кого, кроме Нифонтова, можно было этим удивить? А дело в том, что в короткие моменты отдыха и расслабления эта Аленушка, лежа на моем плече, рассказала мне о своем детстве. О том, как ее отец-алкоголик являлся по ночам домой в дупель пьяный и с порога орал ей, восьмилетней, и ее матери — железнодорожной проводнице:

— Подъем! Песни петь будем! Вставай, Аленка, и запевай! Мою любимую — запевай! А не будешь петь, я твою мать на твоих глазах ебать буду!

И восьмилетняя девочка, дрожа в одной ночной сорочке, пела отцу его любимые «Расцветали яблони и груши» и «На позиции девушка провожала бойца». А когда ей исполнилось четырнадцать, он спьяну полез ее насиловать и она выпрыгнула в окно с третьего этажа и сломала ногу…

Ровно через неделю мы с Роговым принесли в Госкино мой исправленный сценарий. Редактриса с громкой фамилией Громыко (уж не знаю, кем она приходилась министру, все они, тогдашние управляющие культурой и искусством, были не то детьми, не то женами, не то родственниками именитых и полуименитых кремлевских сановников) стала при нас листать сценарий, приговаривая:

— Вот теперь другое дело… Пионеры идут колонной — очень хорошо… И пятого бандита нет, спасибо…

И только на сорок восьмой странице она застряла, зачиталась новым текстом — там был совершенно новый эпизод. Там пьяный отец одного из пацанов-хулиганов врывался среди ночи в свою квартиру, из которой он уже пропил всю мебель, и орал с порога жене-проводнице и восьмилетней дочке:

— Подъем, пала! Вставай, Аленка, и запевай! Мою любимую — запевай! А не будешь петь, я твою мать на твоих глазах драть буду!

И восьмилетняя девочка, дрожа в одной ночной сорочке, вставала с раскладушки и тонким голоском пела отцу «На позиции девушка провожала бойца». И мать ей подпевала. А отец, сев за стол, слушал и плакал пьяными слезами…

Дочитав этот эпизод, редактриса подняла на меня глаза, посмотрела в упор каким-то совершенно иным, словно заново оценивающим взглядом, и сказала:

— Да, Эдуард… Вы, конечно, выполнили наши поправки… Но зато вписали такой эпизод!..

Я открыл рот, чтоб ответить, но Роговой наступил мне на ногу и упредил.

— Все будет хорошо, вот увидите! — поспешно сказал он. — В конце концов, если вам не понравится, эту сцену можно будет вырезать прямо из картины!

— Не знаю… Не знаю… — произнесла редактриса и понесла сценарий наверх, начальству. Роговой велел мне ждать его на улице, а сам поспешил за ней — после триумфа своих «Офицеров» и «Юнги Северного флота» он без стука входил к любому начальству. И через двадцать минут он выскочил из Госкино — радостный, как на крыльях.

— Все! Запускаемся! Правда, эта сцена повисла, они ее будут смотреть после съемок отдельно, но…

— Хрена ты вырежешь эту сцену! — взорвался я. — А если вырежешь, я тебе выкину номер, как на «Любви с первого взгляда», — сниму свою фамилию!

— Да ты что! Успокойся! Ты полный псих! Кто собирается вырезать эту сцену?

— Как кто? Они! Эти бляди думают, что мы им лакеи! Что нас можно ебать и в хвост и в гриву!

— Тише! Идиот! Что ты орешь на всю улицу?!

— А ты видел, как она на меня посмотрела? Как будто уже влепила мне «десятку» по пятьдесят восьмой «прим»! Господи, как я их ненавижу! Сначала они курочат все, что ты напишешь, а потом презирают тебя за то, что ты пляшешь под их дудку! И правильно, кстати, делают! Но на этот раз — все, я им не холуй больше! Если ты не снимешь эту сцену или выбросишь ее потом…

— Да не выброшу я, не выброшу! Откуда ты ее взял? Это лучшая сцена сценария, но ее не было ни в каких предыдущих вариантах! Когда ты ее придумал?

— Не твое дело, — сказал я, остывая. — Ночью придумал…

— Ночью? Дай тебе Бог таких ночей побольше, старик!

Я не возражал.

Для натурных съемок маленького провинциального города Володя выбрал Краснодар. И конечно, потребовал, чтобы я ехал с ним, — он уже не мог обходиться без автора сценария ни при одной съемке. А точнее — не хотел. И действительно, почему бы не иметь подле себя сценариста — он может подбросить хорошую реплику или вообще переписать сцену, которая не дается актерам. Но я заупрямился — какого черта я буду сидеть все лето в пыльном Краснодаре, у меня есть другая работа. Поладили на том, что я поселюсь в «Орленке» и буду писать там новый сценарий, а в случае необходимости приезжать в Краснодар на съемки.

Но какой, к черту, сценарий, когда вокруг — пляжи, море, музыка и сотня двадцатилетних голенастых пионервожатых?!