Игра в молчанку

И тебе, и мне – и нам обоим – очень повезло, что я никогда не отступала перед трудностями. Не уверена, что сумела бы прожить одна, а любой мужчина, которого я могла бы найти, проигрывал по сравнению с тобой – мне это было очевидно. Или, точнее, стало очевидно наутро после бессонной ночи, в течение которой я без конца перебирала возможные варианты. Ты как будто что-то почувствовал – в то утро ты принес мне поднос с чаем и оладьями и негромко кашлянул, чтобы меня разбудить. Поднос был чем-то вроде предложения о мире или, во всяком случае, о перемирии. Оладьи тоже были толстыми и вкусными, – такими, как я люблю, – и это тоже сыграло свою роль. Пока я завтракала, ты сидел рядом и смотрел, как я ем.

В качестве ответа на протянутую тобой оливковую ветвь я предложила тебе последний оладышек.

– Послушай, Мегс, прости меня. Мне не следовало это говорить… во всяком случае, такими словами. Ты меня не так поняла. Я вовсе не это имел в виду.

Но мне не хотелось тебя слушать. На бумаге – я знаю – подобное признание выглядит ужасно, но я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать на самом деле. Я любила тебя. Я хотела вернуться к прежней нормальной жизни. Кроме того, ты лучше, чем кто бы там ни было, знаешь, что по утрам я всегда бываю немножечко не в духе. Поэтому вместо того, чтобы пытаться что-то объяснить, я поцеловала тебя, да так стремительно, что пустая тарелка полетела на пол. Последующие четверть часа запомнились мне главным образом радостью от осознания того, что мы по-прежнему подходим друг к другу как форма и отливка, что ты по-прежнему угадываешь мои желания еще до того, как я успеваю облечь их в слова или движения. Казалось, у нас с тобой общее кровообращение, – такой гармоничной была наша близость. Когда же мы, наконец, насытились друг другом и затихли, я почувствовала, что мой разум настолько освободился от всего, что мучило меня еще совсем недавно, – от боли, от тревоги, от беспокойства и неуверенности, – что я с трудом понимала, как между нами вообще могли возникнуть какие-то разногласия.

Да, после этого воздух, которым мы дышали, явно стал чище. Меньше всего мне хотелось, чтобы наши отношения, наша жизнь, наша любовь оказались подвешены в воздухе. Да это в любом случае было бы неправдой. За год мы сделали больше, чем другим супружеским парам удается за годы – за всю жизнь. Особенно мне нравилось, как по выходным (при условии, разумеется, что у нас еще оставались силы после рабочей недели) ты вел меня в коридор, где висела большая карта Великобритании, завязывал мне глаза и вращал меня вокруг оси, пока я не переставала понимать, где верх, где низ. Тогда ты вручал мне фломастер, которым я должна была ткнуть в любое место на карте. Туда, где оставалась цветная метка, мы и отправлялись. Мы побывали в Глазго, в Бристоле, на Саут-Даунс [20] и на Болотах [21], и исходили пешком все побережье Норфолка. Мы видели Бирмингем, Манчестер, Ньюкасл и мой любимый Маргит [22]. Наверное, во всей стране не нашлось бы уголка, где мы не побывали, не было пейзажа, которым бы мы не насладились, и все же существовала только одна картина, одно лицо, которое я хотела видеть перед собой, как только проснусь. Это было твое лицо, Фрэнк! Никакие чудеса, никакие виды не значили для меня ничего, если рядом не было тебя. И мне это было совершенно ясно.

Мне понадобилось не слишком много времени, чтобы задуматься о самом очевидном, самом простом и естественном (в моем случае) выходе – об усыновлении. На дорогостоящее лечение с неизвестным результатом у нас не было денег, к тому же сама мысль о том, что мы в состоянии сделать счастливым хотя бы одного сироту, невероятно мне нравилась. У меня на работе хватало соответствующих брошюр и проспектов, которые я частенько приносила домой, спрятав на дне своей сумочки. Я могла бы поклясться, что ты не только видишь их сквозь ткань, но и способен прочесть каждое слово, и все же я продолжала таиться, не переставая, впрочем, представлять во всех деталях, как за ужином я выложу их перед тобой на стол с таким небрежным, независимым видом, словно они совершенно случайно оказались в карманах моего фартука.

И все же каждый раз, когда наступал решающий момент, смелости мне не хватало. В чем тут дело я тоже никак не могла понять. Скорее всего, главной причиной была все та же неуверенность. Что, если что-то получится не так, как я рассчитывала? Что, если ты подумаешь, будто я решила во что бы то ни стало довести до твоего сведения, что нас – нас двоих – мне мало? Создавать тебе дополнительные проблемы в конце долгого рабочего дня – или рабочей недели – мне тоже не хотелось, и я говорила себе: лучше сделать это завтра. Или послезавтра. Или в грядущие выходные. Словом, когда угодно, но только не сейчас.

Но однажды ты положил конец моим глупым трепыханиям. Был вечер воскресенья, и я как раз вернулась с очередных курсов повышения квалификации, таща за собой чемодан на колесиках. Ты встретил меня на пороге – в этом, впрочем, не было ничего необычного.