Игра в саботаж

Так стало и с этой радостью во взрослой жизни – попав под воротник, она растаяла, растеклась и сползла по коже грязными струйками. Видимо, взрослые разучиваются испытывать радость. Никому из них и в голову не придет так сильно радоваться первому снегу, чтобы прыгнуть с головой в сугроб и вываляться в снегу полностью… Взрослые так не делают. Так и приходит взрослость. Похоже, взрослость – это насильственное лишение себя радости. К сожалению, Нун понял это слишком поздно.

Но те детские воспоминания о первом снеге остались в его душе крошечной цветной точкой, каким-то драгоценным сердечком, спрятанном в укромном уголке. И когда ему становилось совсем худо, а хуже тюрьмы в его жизни не было ничего, он мысленно доставал из укромного уголка этот разноцветный осколок счастья и пытался отогреть в застывших ладонях.

Здесь, в тюрьме, он тоже испытал радость от того, что пошел первый снег. Под потолком камеры было совсем крошечное окошко без стекла, забранное решеткой. Нун давно уже приладил уступы из нескольких кирпичей для того, чтобы подниматься наверх. Стоило приложить немного усилий, подтянуться на цепенеющих пальцах, и можно было схватиться за решетку и выглянуть в это крошечное окошко.

А там – о драгоценный дар! Там был кусочек настоящего неба. И на него можно было смотреть. Правда, всего несколько минут, потому что тяжело было висеть так, между каменным полом и окном, повторяя свою собственную судьбу – висеть между жизнью и смертью.

И когда пошел снег, Нун так и висел на стене, как жалкий, раздавленный паук – вернее жалкая копия паука. И вдруг в глаза ему попала острая снежная пыль – да так сильно, что он засмеялся, а потом запел… Впервые нарушив странный обет тюремного, застывшего молчания, своими каменными стенами подавляющий любые звуки.

Но радость от первого снега длилась не долго – слишком уж сильна была взрослость Анатолия, слишком долго он лишал себя радости. Вместе со снегом к ночи пришел холод, и тогда Нун стал цепенеть. И так, цепенея, все ходил и ходил по камере. Он больше не читал стихи. Пребывание в тюрьме научило его молчанию.

К Новому году возобновились допросы. Сначала они были абсолютно бессмысленные, похожие друг на друга как две капли воды – такие же, как были раньше.

Но потом вдруг все изменилось. Анатолий очень хорошо запомнил момент, когда допрос стал другим. И интуицией, каким-то мистическим шестым чувством понял, что и в жизни его произойдут серьезные изменения, что все будет по-другому. Интуиция узников развивается и крепнет сама собой.

В тот день его повели на допрос с утра, но не на второй этаж, где обычно допрашивали все эти месяцы, а перевели через двор в совершенно другой корпус. Это было странно: идти по двору, по выпавшему снегу, который уже стал подтаивать и чернеть – белая роскошь не сохраняется в Одессе долго. И он чуть не опьянел от свежего воздуха, ударившего в голову, как молодое вино. Он шел бы так и шел – часами, сутками, до конца жизни! Но все перемещение длилось меньше пяти минут.

Под надзором двух вооруженных конвоиров Нун быстро пересек двор. Его ввели в двухэтажное, по виду – административное здание, завели в какой-то коридор. И очень скоро он оказался в комнате, ничем не напоминающей прежние помещения для допросов. Скорей, это был рабочий кабинет, уставленный строгой рабочей мебелью.

В кабинете были двое. С удивлением Анатолий увидел того самого следователя, который был на обыске в его квартире, допрашивал в самый первый раз и даже кормил бутербродами с чаем. Этот следователь сидел за столом и что-то писал.

В кресле у окна сидел еще один – высокий мужчина в штатском. Этого человека Нун видел первый раз в своей жизни.

– Садитесь, Анатолий Львович, – любезно сказал следователь, указав на стул. – Рад сообщить вам, что документы по вашему делу скоро пойдут в суд. Следствие закончено.

– Это радость? – Нун опустился на стул, не в силах сдержать ухмылку.

– Понимаю вашу иронию, – вздохнул следователь. – Может быть, у вас есть какие-то вопросы?

– Есть. Один, – мгновенно насторожился Анатолий – тюрьма выбила из него все иллюзии и доверчивость, и он прекрасно теперь знал: когда следователь проявляет любезность, это всегда не к добру. – Почему мне не разрешают свидания? Почему меня не может навестить моя родная сестра, Роза Львовна Нун?

– Свидания вам запрещены, – следователь отвел глаза в сторону, – вы проходите по такой статье…

– По какой? Убийство, изнасилование? Я кого-то ограбил, убил? Может, задушил маленького ребенка? – Нун никогда не умел вовремя остановиться, не собирался и теперь. – Какая у меня статья? Умышленное убийство при отягощающих обстоятельствах?

– Хуже. Антисоветская деятельность, – резко ответил следователь, – вы и без меня это знаете. Скажите спасибо, что ваша сестра не находится в соседнем, женском отделении.

Это была уже прямая угроза, и Анатолий замолчал. Он понял: теперь следовало молчать, и так наговорил лишнего.

– Но я вас вызвал совсем по-другому поводу, – следователь сложил бумажки в папку и встал из-за стола. – Вот этот товарищ хочет задать вам несколько вопросов.