Игра в судьбу

Она грызла вафлю и рассказывала про мужа — пьянчугу, замёрзшего четыре года назад, возвращаясь со дня рождения свояка. Халатик на ногах распахнулся, и Глебу открылась тёмная волосатая промежность, и ещё открылось ему, что там, под халатиком сидит не проводница, а женщина, откровенно соблазняющая его. Он отвёл взгляд, но через секунду снова отвёл его, отвёл и через следующую и так продолжалось до тех пор, пока женщина не спросила, хихикнув:

— Что, Глебушка, али захотелось чего? Ну, пойди, замкни дверь.

Он закрыл и запер дверь, повернулся в узком проходе и увидел женщину в расстёгнутом халате, сидящую на стопке одеял и широко раздвинувшую ноги.

— Залететь не боишься? — спросил он, спуская джинсы.

— Рада бы, да Господь наказал за что-то, — томно откликнулась она.

Женщина не была ни соблазнительной, ни желанной и он вяло качался вместе с качанием вагона. Внезапная мысль обожгла его и вызвала приступ ярости: «Ещё вчера она не подпустила бы меня к подножке вагона, а сегодня легла под меня… А ведь и вчера и сегодня это Я, Я, Я!» Это «Я, Я, Я» он прокричал в голос и женщина, по-своему истолковав его ярость, теснее прижалась и зашептала:

— Ты, ты, конечно ты!

Их плоти содрогнулись одновременно, но Глеб не испытал ни радости, ни наслаждения, и только чувство какого-то опустошения наполнило его. Он сделал шаг назад и упёрся спиной в пульт управления. Женщина так и осталась сидеть на стопке одеял с закрытыми глазами и широко раздвинутыми некрасивыми, изрезанными вздутыми венами ногами и Глебу показалось, что она вслушивается в себя, пытаясь уловить миг вожделенного зачатия. Ему стало стыдно за своё подглядывание, но женщина выручила его, произнеся, не открывая глаз и не разжимая губ: «Уходи».

Он пробрался на своё место и уснул спокойным безмятежным сном.

Пробудился он поздно, когда пришла проводница, не та, другая, должно быть, сменщица, и мрачно пробубнила:

— Поднимайтесь, пассажир, сдавайте бельё. Через полчаса туалеты закрываю.

До прибытия оставалось минут сорок, и Глеб снова внимательно изучил свой паспорт. Глеб Серафимович Марков родился в Москве 17 марта 1962 года, был холост, бездетен и проживал на Криворожской улице. Название улицы выдавило из Глеба кривую ухмылку. Он убрал паспорт, достал бумажник, снова пересчитал деньги, которых всё ещё оставалось много, и принялся изучать маленькую карточку со странным названием «Единый проездной билет». Назначение её было понятно, но использование оставалось загадкой.

— Куда я деревенщина лезу, — тоскливо думал он, — во что играю? И говор у меня не московский и самых простых вещей не знаю, а ведь тридцать с лишним лет в Москве живу.

В «загон» вбежал ребёнок и залез на противоположную полку, следом появилась измученная дорогой женщина.

— Пойдём, пойдём, не мешай дяде.

— Пускай сидит, он не мешает, да и вы присядьте.

— Устали мы, — пожаловалась женщина, — третьи сутки в дороге. Вам хорошо — у вас «единый», — кивнула она на карточку, — а нам ещё в очереди минут пятнадцать стоять.

— А как этой штуковиной пользоваться? У меня сослуживец на днях из командировки вернулся, узнал, что я тоже еду, сунул в руки, а как пользоваться, не объяснил, — самозабвенно врал Глеб.

— Первый раз, значит, в Москву выбрались? — Глеб кивнул. — Просто им пользоваться: в метро — при входе покажете, а в наземном, если контролёр спросит.

— Вот спасибочко, объяснили! А я сижу, голову ломаю: может, совать её куда нужно? А вы москвичка, значит? — Женщина устало качнула головой. — А где Криворожская улица, не знаете случайно?

— Случайно знаю, — улыбнулась женщина, — у меня подружка там жила. Это метро «Нагорная», на серой ветке.

«Ну вот, — снова затосковал Глеб, — какая-то ветка, да ещё и серая». Можно было бы уточнить, но ребёнок заёрзал, явно собираясь снова убежать, и Глеб поспешил задать следующий вопрос:

— А рынка вещевого тут поблизости нет, не знаете? Я вот шарф впопыхах забыл, а горло слабое — вмиг ангину подхвачу.

— Был за вокзалом, но в Москве всё быстро: сегодня рынок, а завтра уже дом на этом месте строят. Точно не скажу — нас ведь больше месяца не было.

Ребёнок слез с полки и побежал в коридор, уводя мать за собой.

— А ты молоток, Штирлиц, — похвалил себя Глеб.

Москва неприятно удивила Глеба бурой жижей под ногами при двенадцатиградусном морозе и напугала огромным количеством милиции на вокзале. Он поспешил выйти на привокзальную площадь, но чуть было не бросился бежать назад, когда с разных сторон к нему кинулись какие-то мужики в штатском. Валёк остолбенел от страха и, растерянно крутя головой, не находил ответа на простой вопрос: «Куда едем, командир?»

— Топай, деревня! — презрительно рявкнул один из мужиков и Глеб, наконец, пришёл в себя.

— Деревня! Деревня! Ты и есть — деревня! — ругал он себя, огибая здание вокзала, — Заяц косоглазый, трус несчастный…