Волна дрожи прокатилась по телу Теодора. Он вспомнил гробницы игроков, лежащие там каменные изваяния, костницу.
Ужас обуял его, прокатившись ледяной волной по венам, но, полный решимости, Теодор сжал кулаки.
– Хорошо.
– До встречи, Теодор Ливиану. Или же… прощай.
Фредерик Фармер отвернулся, напевая что-то под нос. Теодор дрожащими пальцами взялся за ручку. Потянул на себя и вошел.
Перед ним были ступени.
Он пересчитал.
Десять.
И там, наверху, на постаменте блестело что-то овальное.
Теодор тяжело вдохнул, поднял ногу, опустил ее на ступень и… в тот же миг взвыл от боли. Шрам на лице обдали огнем, будто кто вновь приложил раскаленные полосы. В голове раздались крики, ругань. Боль прокатилась по телу Теодора пылающей волной, он зашатался под напором, но выстоял.
«Вот о чем говорил Фармер! – Он скрипнул зубами. – Вот какова плата…»
И он, стиснув кулаки, сделал второй шаг.
Другую щеку пронзила боль, будто кто хлестнул плетью. Тео вскрикнул и поднял руку – на лице оказалась рана, которой прежде не было. Каждый шаг оставлял на его теле глубокий порез, вырывал дикий крик. Тео поднимался, тяжело дыша и думая лишь об одном: еще чуть-чуть. Ведь Кобзарь сказал правду: он не чудовище. Значит, его не сможет убить испытание. Он выстоит!
– Я не монстр, – твердил Теодор, делая пятый шаг. – Не монстр.
Шестая ступень. Воспоминания о Севере. Вновь – крик, Тео сгибается пополам. Живот будто хлестнули огнем, и слезы брызнули из его глаз. Еще шаг. Седьмой. Отец.
«Я по-прежнему человек».
Восьмой. Кажется, что над ступенями носится невидимый огненный хлыст – кто-то незримый ударяет по телу плетью, оставляя длинные рваные раны.
Но Теодор идет дальше.
Девятый. Герман и Иляна.
На этот раз полоснуло по ногам, и Теодор с воплем повалился на ступени, упершись ладонями в пол. Осталось чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Подняв глаза, залитые слезами, он устремил взгляд на алтарь. Овал сверкает, блестит, слепит. Тео сделал еще один шаг и с криком схватился за ладонь: линия жизни разошлась, из руки на ступени хлынула кровь.
Наконец он достиг Алтаря и повалился на него, опершись на овал, уставился внутрь. Перед ним появилось ужасное лицо: черное и темное, в обрамлении длинных волос. И по этому лицу, иссеченному порезами, текла кровь.
Тео какое-то время смотрел на свое отражение, пытаясь отдышаться.
– Ну же… – прошептал он.
Он позвал ее. Значит, в первой гробнице был Червовый Валет. Во второй – Червовая Дама. В Третьей – Червовый Король, оказавшийся Джокером. А теперь появится Червовый Туз.
– Ну же!
Теодор позвал, как тогда, возле могил. Нет ответа. Теодор забеспокоился. И вдруг, подняв голову, увидел надпись. Буквы бежали слева направо, изгибаясь по серебряной раме:
Когда оторопевший Теодор закончил шевелить губами, послышалась музыка. Он ошарашенно огляделся: откуда? Чудесные, чистые, будто лучи рассвета, звуки доносились…
Из него самого.
Из сердца.
Теодор распахнул плащ и коснулся окровавленного свитера: сквозь грудную клетку струилась мелодия. Прекрасная, ясная и божественная, такой Тео ни разу за всю свою жизнь не слыхал. От щемящих душу звуков все горести, боль и печали растворились. Тео будто в первый раз взглянул на мир и с удивлением остановил взгляд на сверкающем ободке зеркала: как же прекрасен этот серебряный перелив…
Музыка усилилась, всплески звуков ударяли по грудной клетке изнутри, и Теодор ни о чем другом не думал, как только о том, чтобы слушать эту прекрасную музыку еще, еще и еще, впитывать ее каждой клеточкой тела. Пусть музыка звучит, льется, струится через его душу и дальше – в мир. Ничего важнее этого нет и не было. Теодору казалось, он никогда прежде не жил. Только сейчас, буквально секунду назад, появился на свет.
Он впервые
Мир, в котором он прежде жил, вовсе не мрачный и серый. Он велик. Прекрасен. Вечен. И душу Теодора охватило всеобъемлющее, сладостное, щемящее чувство любви.
И если бы мог, он бы заплакал.
Оттого, что никогда прежде не понимал.
Он живет сейчас. Здесь. И будет жить. В этом мире, его мире, среди прекрасных людей – Санды, Вика, Шнырялы, Охотников… Людей, которых он так любит и которые любят его.
И это – счастье.
Вокруг все сияло и светилось, звуки его собственного сердца озаряли путь.
И Теодор понял. Будто по подсказке.
Он выхватил флуер и приложил его к губам. Мелодия всплеснула так громко, что стены сотряслись, и все вокруг огласила ликующая музыка любви.