Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе

Вообще-то нежители редко бывали так уж тихи, и Теодор искренне не понимал, как Вангели еще их не переловил. Все-таки Шныряла не просто так опасалась облавы.

На окраине кладбища он увидел целую толпу нежителей: морои толкались среди перекидышей и бурчали, что им нет места, хотя места-то прозрачным и бестелесным вовсе не требовалось. Все они чего-то ждали.

И точно. Едва Теодор подошел к толпе, по холму, покрытому свежей травкой, спустился всадник. Его конь, черный, как полночь, ступал практически бесшумно. Нежители приветственно загалдели и захлопали в ладоши.

Тем временем всадник приближался. Уже то, что он ехал верхом, врывалось в жизнь кладбища неслыханной новостью. Наездник оказался молод. Несколько веков назад его наверняка назвали бы витязем. Молодой человек выглядел точно принц из легенды. И ощущение было, что где-то в горах его ждет замок со слугами и драгоценностями, царство другой эпохи, давно канувшей в Лету.

Он сидел на коне так, будто был рожден в седле, рука явно привыкла к оружию, да и само оружие имелось. Рукояти ножей тут и там холодно поблескивали среди одежд. Наездник был горделив, строен, и в каждом его движении чувствовалась сила и доблесть.

Пришелец подъехал к толпе и пожелал доброго вечера. Его взгляд безразлично мазнул по Теодору. Глаза всадника оказались ясными и настолько зелеными, что даже не верилось, будто они настоящие, а не вырезаны из драгоценного камня.

Рукава черной рубахи наездника были закатаны по локти, открывая смуглые руки, испещренные мелкими черточками. В распахнутом вороте, окаймленном зеленой вышивкой, виднелись такие же полоски, грудь тоже покрывала сеть тонких шрамиков.

– Вечер добрый, вечер добрый, благородный Охотник! Что ж, давно тебя не было видно.

– Пожалуй, и давно, – кивнул витязь, спешившись.

– Что там, в горах, снег идет по-прежнему?

– Нет. Весна пришла и в горы.

– Пришла ли?

– Пришла. – Охотник вынул из петли на рубахе крохотный белый цветочек.

Толпа ахнула. Теодор заметил, как лица рядом просветлели, а спины выпрямились.

– Неужто подснежник?

– Он самый.

Охотник поглядел вдаль, на уступ, высовывавшийся серым языком из елей.

– Я только что побывал на Змеином уступе. Там его нашел.

Фифика радостно всплеснула руками и рассмеялась. Звонко, по-весеннему. Заждались они все тепла после долгой печальной зимы. Как же заждались ласковых, светлых дней!

– Не только дурные вести ты приносишь, – обратилась тетушка Фифика к Охотнику, – и за это тебе спасибо. Радость-то какая!

Кое-кто из стариков, притоптывая, пустился в пляс, зазвучала нестройная песня. Лицо Охотника просветлело, уголки губ приподнялись. Он протянул руку и положил подснежник на морщинистую ладонь тетушки. Фифика радостно рассмеялась, а с ней и другие нежители. Охотник же стоял и смотрел, думая о своем.

– Что ж там еще в горах-то? – продолжил старик в шапке с голубиным пером. – Волки есть?

– Похоже, что да, – ответил молодой человек и посуровел. – Люди в городе говорят, появился волк-людоед. Так что остерегайтесь ходить в лес, кто перекидыши, – волчица та, по слухам, громадная, как молодой теленок, и даже лиса проглотит. Мне про нее пастухи рассказали, и я шел по ее следам от самого Змеиного уступа, да затем следы исчезли.

Все ахнули и подняли испуганный гомон:

– Так ты ее выследи! Кто ж еще, как не ты?

– Непременно.

Охотник раскрыл сумку, в которой с легкостью бы поместился Теодор, и разложил на куске ткани вещи, по-видимому, ценные для нежителей. Одни стали торговаться, другие спорили между собой за право обладать вещью. Покупали травы, ягоды – некоторые Теодор видел впервые, – камни, кости, рога, когти, мешочки да баночки. В некоторых банках плавали заспиртованные рептилии. Теодора поразило многообразие шкур. Чего только не было – от шкурок обычных ужей до шкуры огромной ящерицы с шестью лапами.

Но больше всего оказалось камней. Чудесных, переливающихся, граненых, синих, белых и зеленых. Нежители накинулись на камни и начали их разбирать. У каждого камня-оберега было волшебное свойство, и Охотник терпеливо разъяснял, что для чего.

Теодор хотел подойти, но тут над ухом раздался четкий и презрительный девичий голос:

– Глянь-ка, живяк! Ишь ты, пригарцевал на своей поганой скотине.

Теодор поежился. Живяк – на кладбище?

Подле Теодора стояла, конечно, Шныряла. Девушка буквально прожигала в Охотнике дыру пристальным взглядом.

– Чего ты так про него? – удивился Теодор.

– А то. Мерзкий он тип. На редкость мерзкий. Ты погляди, погляди, – Шныряла указала на незнакомца пальцем, – как он смотрит на них. А? Какой у него ледяной взгляд! У него не сердце, а камень. Я по глазам вижу. Он – безжалостный живяк, который под предлогом продажи каменных побрякушек приходит сюда, подслушивает да подглядывает. А потом уезжает в горы. Шастает из горных лесов в Китилу и обратно в дебри. Зачем? К чему? Что за делишки у него темные, никто не знает. И тени его нежительской никто отродясь не видел. А я знаю, он – живяк и в один день всех нас сдаст!

Тут встряла тетушка Фифика, услышав слова Шнырялы: