Игра в Тарот

Толик сидел в кресле, которое стояло за круглым столом, покрытым чёрной скатертью. Напротив него, по другую сторону стола, располагалось другое кресло, которое было пустым. В середине стола горела одинокая свеча. Она была единственным источником света в этой мрачной комнате. Свеча горела неровно. Пламя плясало, то, почти затухая, то, резко вспыхивая вновь, разбрасывая вокруг шипящие искры. Беспокойные блики тусклого света нервно плясали на стёклах чудовищных колб. В этом дрожащем нервном свете и игре матовых отсветов, казалось, что обитатели чудовищных склянок живые. Чудилось, что они стонут, тяжело кряхтят, ворочаются, корчатся в страшных судорогах. Упираются, своей изломанной плотью что есть силы в стены толстого стекла, пытаясь его проломить. Преодолеть отделяющую их от мира преграду. Страшные сосуды, казалось, были полны жизнью. Чудовищной потусторонней, ирреальной жизнью, жаждущей вырваться из этих маленьких, давящих и душащих её, мирков на свободу. Выплеснуть наружу своё уродливое содержимое. Заразить всё собой. Сделать всю вселенную такой же уродливой и страшной, какими теперь были они сами.

Толику было явно не по себе. Предательский озноб холодил спину. Стены казались живыми, колыхающимися, гнущимися, тянущими к нему со всех сторон свои многочисленные уродливые клешни и щупальца. Иногда ему казалось, что ещё чуть-чуть и страшные стены изогнуться так, что смогут сомкнуться на нём, и он навеки будет сожран, впившимися в него бесчисленными жалами и челюстями, вырвавшимися из разбитых и раздавленных склянок.

Хотелось встать и бежать. Бежать из этой страшной комнаты. Бежать прочь из этого мутного и таинственного салона. Его уже всего трясло. Рыжая шевелюра взмокла от пота. Зубы стучали от чудовищного озноба в такт неровно пляшущего пламени трещащей свечи.

Его поместили в эту комнату, так как других свободных не было. Госпожа Зара тоже заставляла себя ждать. Его визит был внезапным и незапланированным, и поэтому особенно пенять не приходилось. Оставалось только ждать и терпеть. Из последних сил терпеть пытку страхом в этой чудовищной кунсткамере.

Вещий сон стоил того.

Вообще его сначала даже не хотели пускать в салон.

— Без записи нельзя — твердили непреклонные охранники.

Он попросил узнать на какое число можно записаться. Оказалось не раньше чем через два месяца. Это никак не могло его устроить, и он вежливо попросил сделать для себя исключение. Ему опять отказали. Он попросил ещё раз, заметив, что деятелям такого ранга, вообще то, отказывать опасно. Ему отказали опять. Это уже было совсем не правильно. Он повысил тон. Ему сказали, что не надо скандалить. Это уже выходило за всякие рамки приличия! Он начал прессинговать. Ему твёрдо ответили, что ничего нельзя сделать, а если он и дальше будет скандалить, то его удалят при помощи охраны. Что заняты все специалисты, и даже нет свободных комнат. Нет, он не сорвался, нет, он не кричал, что охранники ничтожества, что они не знают кто он такой. Что он этот салон вообще прикроет. Что ему надо именно сейчас, и именно к госпоже Заре. Ведь он же респектабельный джентльмен. Можно сказать образец достоинства и порядочности! Он просто попытался им всем внятно и в доступной для них форме объяснить, что нельзя отказывать таким как он. Ну, просто нельзя! Такие законы в этом мире!

Охрана оставалась непреклонной. Его заверили, что они прекрасно представляют, с кем имеют дело. После чего подошли ещё несколько «шкафов», его аккуратно взяли, подняли и… вынесли на улицу.

Его! Анатолия Борисовича! Самого!

Нет, это было просто не мыслимо! Рыжий Толик испытал, пожалуй, большее потрясение, чем когда, сегодня утром, войдя в свой кабинет, увидел развалившемся на его рабочем месте Пал Палыча. Определённо, что-то случилось сегодня с мирозданием. Вселенная явно стремительно разрушалась и катилась к хаосу.

Наверное, это его и добило бы окончательно, навсегда избавив от дальнейших мучений, если бы не Пал Палыч. Водитель, увидев шефа в таком состоянии, сразу ему позвонил. Скоро, заложив невероятный вираж перед превратившимся в красный раскалённый столб Рыжим Толиком, тормознул гэленваген.

— Ну что, опять краснеешь, девочка. Ну, ни на минуту тебя оставить нельзя. Я что, не имею право на отдых? Да меня Кеша с Муцуомовной ждут давно, а я тут твои дурацкие проблемы решаю. Имею я, или нет право на досуг? — сплюнул Пал Палыч и направился к входу в заведение.

Там он устроил такую конкретную распальцовку, что побелевшие, дрожащие и как-то пригнувшиеся охранники, почти на четвереньках, гурьбой вывалились из салона, и бросились, спотыкаясь и падая, наверное, от волнения, к Толику. Подняв его на руки, под строгим присмотром Пал Палыча, они аккуратно внесли его, в заведение и поместили в эту комнату. Единственную свободную, на тот момент.

Свеча уже почти догорела.