Игра в убийство

— Из всего, что я увидел и услышал, я понял, что вы большой поклонник и знаток итальянского Ренессанса, но… — Кирилл на минуту задумался.

— Отчего у меня такое влечение к Италии?.. — подсказал Валерий Павлович. — Признаться, я и сам много думал об этом и пришел к выводу, как это ни странно, что мое влечение к Италии передано мне генетически. — Он жестом предложил Кириллу сесть. — Дело в том, что много веков назад мои предки жили на Апеннинах, а потом один из них волею судеб был заброшен в Россию, даже сначала не в Россию, а в Чехию. Если это вас интересует, я покажу вам составленное мною генеалогическое древо…

Валерий Павлович открыл ключом стеклянную дверцу шкафа и извлек пергаментный свиток.

— Вот, — развернул он его перед Кириллом. — Начнем сверху — это я, — указал он на одинокий листик могучего древа. — Это моя мать, Елена Дубова, урожденная Софронцева. А теперь следите, вплоть до XVIII века фамилия Софронцевых не изменяется. — Его палец с миндалевидным ухоженным ногтем заскользил по веткам и листьям. — А вот поворот — ключ к разгадке. Видите эту боковую ветвь? Ее родоначальник — Козимо Сфорца, который в 1775 году приехал из Рима в Россию. И его дети уже стали носить фамилию Софронцевы.

Кирилл с уважением посмотрел на Валерия Павловича, которому удалось проникнуть в тайну своего происхождения.

— Но мало того, я знаю, что в моих жилах течет не только кровь Сфорца, но и Борджиа!

Легкое недоумение проскользнуло по лицу Мелентьева, теперь он смотрел на Дубова, будучи не в силах разобраться, кто же он: просто человек, ищущий свои корни, или чудак, помешанный на знаменитых предках.

Валерий Павлович уловил этот огонек сомнения и усмехнулся:

— Нет, я не говорю, что абсолютно уверен в правильности моих изысканий, и очень может статься, что я по линии матери принадлежу к потомкам крестьян из деревни Софроновка, которые даже не слышали, что где-то есть Италия. Но, учитывая мою просто патологическую тягу к итальянской культуре, я имею все основания верить в свои итальянские корни. — Валерий Павлович глубоко вздохнул. — Лет десять назад, когда я в очередной раз был в Италии, мое внимание неожиданно привлекли рецептуры старинных ядов, обнаруженные мною в одной из книг по алхимии. Это было как наваждение. Я никого не собирался отравить, и яд был мне совершенно не нужен, но мне ужасно захотелось иметь, а главное — изготовить самому смертоносную жидкость, изобретенную в эпоху Ренессанса. Я забросил все свои эскизы и засел за пропитанные пылью веков книги. Переворачивая страницы, я словно чувствовал былые прикосновения к листам пальцев древних алхимиков. Но чтобы изготовить яд Борджиа, а именно к этому я и стремился, нужно было узнать тайну рецепта папы Александра VI, который до восшествия на папский престол звался Родриго Борджиа. Я просмотрел великое множество манускриптов, но безуспешно… «Неужели, — думал я, — рецепт изготовления яда Борджиа утерян навсегда?» А надо сказать, что папе Александру VI благодаря своим специальным знаниям и содействию преданных ему алхимиков удалось создать целый арсенал чрезвычайно тонких ядов. Однако его излюбленным ядом был яд, лишенный запаха и цвета. И вот способ изготовления именно такого яда я и пытался узнать… и, как оказалось, узнал, — грустно закончил Валерий Павлович.

— А как вы пришли к заключению, что изготовленный вами яд является именно ядом Борджиа? — задал вопрос Кирилл.

— Вы хотите спросить, как я его испытывал? — уточнил Дубов. — Что ж, пойдемте!

Он нажал на кудрявую головку ангела, украшавшего раму портрета кардинала с иезуитской улыбкой на тонких губах, и часть книжного шкафа отодвинулась в сторону.

— Прошу! — указал рукой Валерий Павлович на потайной ход. — Я приглашаю вас в мою святая святых, кабинет алхимии.

Кирилл не без странного трепета перешагнул порог, как бы отделяющий XXI век от XVI.

— Здесь не хватает только появления Мефистофеля, — оглядываясь по сторонам, пробормотал он.

Длинный стол был уставлен ретортами, колбами, ступками, посредине было сделано углубление для «адского» огня. На книжных полках огромного шкафа стояли толстые фолианты, лежали пергаментные свитки, светились фосфором философские камни.