Игра в жизнь

Привели ли в порядок усадьбу Красный Рог? Благопристойно ли там теперь? Если приватизировали, го удачно ли? Дух-то есть там или (как бывает) любой объект старины после приватизации и реставрации превращается либо в кафе, либо в постоялый двор? Не знаю. И напраслину возводить не хочу. Может. А. К Толстому и повезло. Повторю — не знаю, сам грешен, за десять лет не нашел времени воротиться в эти места. В Шотландию нашел время съездить, а в Стародуб — не нашел. (Правду сказать, в Шотландию-то пригашали, и настойчиво, затеяли там трое энтузиастов скромный фестивальчик памяти Пушкина и сумели организовать и даже некоторую поддержку властей получить. А в Стародуб от случая к случаю только звали — дескать, будет время, заезжайте, места у нас хорошие Не нашлось времени. И снова скажу — мой грех.)

Вот какие мысли крутятся в голове, пока крутится пыль хвостом за нашими «жигулями», десять лет назад свернувшими с основного тракта на Стародуб, и пока по-вечернему чавкают болота с двух сторон шоссе, по которому ведет свой «Вольво» шотландская женщина Анна Бенигсен. Как жаль, что отец за всю жизнь не побывал за границей. Наверняка пришли бы к нему те же вопросы И может быть, он нашел бы на них ответы. Он хорошо умел мыслить и формулировать.

А я вот ответов не нахожу.

На Страстной

Стародуб оказался похожим скорее на скопление садовых участков, чем на город. Яблоневый цвет почти полностью заслонил накренившиеся и покосившиеся деревянные домики. Впрочем, была и приличествующая районному центру пыльная площадь, и официальные здания на ней. В одно из таких зданий под красным флагом мы и вошли. И приняты были,, надо признаться, с искренним радушием и даже с совершенно не заслуженной нами любовью. Я чувствовал себя Остапом Бендером в роли сына лейтенанта Шмидта. Как такового меня здесь и приняли. А когда я представил двух своих великовозрастных братьев, ситуация сформировалась окончательно. Вопрос с гостиницей (она же Дом колхозника) решился мгновенно. Цель нашего визита была понята и всячески одобрена. Сейчас многие ищут свои корни — было сказано нам, — и в этой земле многие корни зарыты. Были названы фамилии революционера и изобретателя Кибальчича, был назван также Немирович-Данченко, но туманно, не настойчиво По спискам коммунального хозяйства Жихаревых сказалось более двух десятков. Но большей частью это были пригородные жители, переехавшие сюда из других мест после войны. Двое-трое дали надежду. Мы сходили, познакомились, но надежды не оправдались.

Мы шли по маленькому городу мимо вросших в землю одноэтажных домиков, мимо разрушенных церквей. Юра и Гарри порой вскрикивали: «Вот — это же наш дом... точно... а за углом школа... точно... или нет?., откуда же тут овраг?., оврага не было... Да нет — вот! Здесь! Сюда! ...Снесли, наверное...» Они искали следы своего детства и не находили их. А я — полный новичок в этих местах — покорно сворачивал, куда вели их воспоминания, вместе с ними утыкался в тупики и брел назад, и в конечном счете все дороги вели к пыльной площади с Домом колхозника и официальными зданиями.

Шла Страстная неделя. Пасха в том году пришлась на 1 мая Пожалуй, я тогда впервые в жизни обратил внимание на то, что вот — идет Страстная неделя. Пасху, конечно, знали... и отмечали регулярно — яйца красили, водку пили, куличами закусывали. Возмущались, что по телевидению именно в Пасху, в ночь, дают самые соблазнительные программы и фильмы — это чтобы отвлечь верующих от церкви. Какая подлость, говорили мы, весь год запрещают, а тут — все можно. Подлость! Из протеста выключали телевизор и просто пили водку. Но сама Пасха, а тем более Страстная неделя — это нас не касалось. Мы были крепко попорченные. А здесь, в глухомани, как-то все упоминали — и уборщица в гостинице, и подавальщица в стоповой, и даже райкомовские — вот, дескать, сегодня Страстная суббота, завтра Пасха.