Игра в жмурики

Аркадий. Ну вот, а еще великим писателем русским, гуманистом, сука, заделаться хочет. Садист сексуальный, картежник, твою маму. Ты только вот еще попиши у меня здесь поэму. Ты сюда что, пожарником пришел за стольник, за Катюшу въебывать, - вот ли въебывай пожарником за Катюшу хрустящую. У тебя есть три cвободных дня - вот и малюй тогда свою растлительную поэму. A тут на сутки пришел - втыкай сутки честно. Пожарник, раздрыть твою кобылу, писатель-потаскушник. Я тебя научу работать пожарником. А то он тут еще больных кажную смену на сотни обдирает. Люди сюда легли после тяжелых ранений, ответственных заданий, после Афгана, Чернобыля, из глубокой разведки, на хуй. Ты вон - солдат из Чернобыля на три с половиной Кати раздел, а третьего дня его похоронили.

Феликс. От радиации он лапки откинул, а не от того, что мне лавы просрал.

Аркадий. Блин, на четыре метра чувака закопали - это чтоб радиация на поверхность не просочилась.

Феликс. Уж, во всяком случае, там ему триста спущенных хрустов - на хуй усрались. А, кстати, ты с ним рядом сидела, хохляшка, когда мы в картишки перебрасывались - мог и подхватить радиацию. А?

Аркадий. Что? Так мог и подхватить, что ль?

Феликс. Да не бзди, хохол. Вон, чернобыльские хохлы больше немножко радиации хватанули - и то не бздят. Или куйбышевские хохлы бздюхаристее чернобыльских? Для меня это, как для писателя - открытие, твою поленом.

Аркадий. Чиво я играть с вами тогда садился? И меня ты, сука, тогда обул на сто один рубль, своего товарища по службе, - безжалостно обул.

Феликс. Сам подсел - и сам просишься в картишки-то.

Аркадий. Подсел-то в штанах, а отсел, едрить твою, без трусов. Ну ты у меня поэму попиши еще, я тебя точно научу работать пожарником, сука. (Ест тушеную капусту.)

Феликс. А ты у меня еще овощей из пищеблока покачаешь, я тебя самого откачаю в Петровку. Без лажи. Удовольствие получу.

Аркадий. Что ты сказал, пидар? Повтори.

Феликс. Висщий получу кайф, петюнчик!

Аркадий. Ну ты ладно, Феликс, фраерюга, ну ты должен понимать шутки веселые. Ну надо писать поэму - ну пиши свою ебическую поэму. Сам же понимаешь, что это на хуй кому обосралось. И в картишки играй, - пожалуйста. Делать же все равно во время дежурства не хуя. Ты чувак свой в доску. Когда тебя народ просит, ты никогда в картишки не отказываешь. А то, что раздеваешь всех под листик, так это кому повезет. Не хочешь играть - не садись. Насильно никто не заставляет. Ты тоже иногда проебываешь Вите.

Феликс. Витюха - первый номер. Одно мое слово - он тебе чердак точно свернет, хохлямушка.

Аркадий. Витюха-Муромец - чувак отличный, на хуй.

Феликс. Ты, блядь, капусту штефкаешь - она же туалетом воняет. И мясо все в капусте провоняло. Сдам я тебя, хохлямундия в Петровку. Или Витюха тебя жить научит, - не вижу я другого выхода.

Аркадий. Ну ты прав, Феликс, о'кей? Я ж тоже понимаю, что эта капуста говном воняет.

Феликс. Говном воняет, а жрешь, как Гаргантюа.

Аркадий. А кто такой Гаргантюа?

Феликс. Охуительно долго объяснять.

Аркадий. Нет, - можешь и не объяснять. Я, может, и не пойму. Я простой человек, Эдмундович, народ. А ты вот пишешь для народа. А когда тебе народ вопрос предлагает, ты занят. Ну хуй ли, блядь: занят так занят. Ты, может, гений народный. У тебя, может, каждая минута - Нобелевская премия. Я понимаю я не обижаюсь. Я простой человек, Феликс Эдмундович. Вам, евреям, бабки надо заколачивать на чуйствах-страданиях простого русско-хохлятского человечка, а тут давай живи-подыхай вечным вохром сторублевым. Когда ты в карты нас, простых людей, шельмуешь, я не меньше обижаюсь, если честно. Но вот конкретно: твои поэмы кому, на хуй, нужны? Сам же говоришь - не печатают. Мне до лампы: это твоя ебическая проблема. Я только не врублюсь - какого ля ты тогда бумагу изводишь? Купил бы лучше у меня птичку Кешу - знаешь, как поет извращенно. Вот он, кенарь-то: махонькая такая пичужечка, а когда поет - вот это искусство валит епическое-ебическое. А вот что твое искусство такое, Эдмундович, я не хуя не чую. Почитать бы хоть дал или объяснил популярно, об чем речь.

Феликс. Интересуешься искусством, Аркаша?

Аркадий. Ну а что я совсем пень-пнем?

Феликс. Да уж объясню я тебе, мальчик, что такое мое искусство. Кто усердно просит, тому дают.

Аркадий. Ну вот - приятно слышать.

Феликс. Я не первый писатель в этом мире, Аркаша. Так?

Аркадий. Так.

Феликс. Ну а ты, стало быть, не первый мудак, кому все эти мои писания, на хуй, обосрались. Так?

Аркадий. Нет, ну Гитлер точно прав был, Эдмундович. Ты на меня, писатель, обижайся не обижайся, а Гитлер прав был абсолютно.

Феликс. Вот и пишу я для того, чтобы таких парашников, как ты, поменьше было.

Аркадий. А я, читатель, говорю, что тебя, Бегена-писателя, давно убивать пора.

Слышен шум машины.

Открой ворота - главный.

Феликс. За твои ворота вохровские мне червонцы не печатают, хохляндия.

Аркадий. Ну, блядь, сука, Абрам-пожарник!

Выходит. Выпускает машину главврача. Заходит.

Ну пожарник жопистый, ты у меня полыхать будешь, я тебе хуй помогу, синагожке.