Игра втемную

— Петька Благояров — мой единственный чудаковатый друг… Ты его убил. Пусть чужими руками, но убил жестоко. За что? В крайнем случае, я сам бы мог спросить про его находки. Уверен — он бы мне не отказал. Но ты решил пойти своим путем, достичь цели любой ценой. Достиг?! То-то и оно. Я уже не говорю о кровавых следах, которые за тобой тянутся длинной вереницей. Среди погибших — посторонние люди, не имеющие к этому делу никакого отношения. Они-то при чем? Конечно, после той каши, которую ты заварил, пришлось все менять в авральном режиме, чтобы попытаться, хоть что-то спасти. Чуть этого майора Андреева, очень, кстати достойного человека, из-за тебя не загубили. Его, если ты помнишь, тоже я нашел. И твоего Корзуна я отправил в командировку так, чтобы ты не знал. То, что этот ход был «пустышкой» я понял, когда перечитал несколько раз, до конца, отчеты чекистов. Но было уже поздно. Эта плохо обдуманная поспешность, опять же, результат цейтнота, который ты создал. Я не стал отзывать твоего адьютанта. Корзун сгинул. Туда ему и дорога. Тот еще подлец. В любом случае, ему недолго оставалось. Просто, под рукой не было более подходящего человека… У тебя удивление на лице. Думаешь, откуда я все знаю? Да. У меня есть свои, очень широкие линии связи, о которых ты, слава Богу не знал и не узнаешь…

У Кольцова, на лбу выступила обильная испарина. Боль с левой стороны тела стала нестерпимой. Стало трудно дышать. Не хватало воздуха.

— Тебе плохо, Колюня, — с деланным участием в голосе, как бы, между прочим, спросил Буров, — А знаешь, как мне стало плохо, когда я понял, что выдал единственную дочь за идиота с диагнозом мании величия? Я ненавижу подлых, властолюбивых и жадных людей, которые хотят унести столько, что и приподнять не в силах. Это относится не только к материальным ценностям… Помнишь, я тебе рассказывал историю про двух друзей на археологических раскопках. Тогда, один предал другого. Это я был инициатором справедливого возмездия и сам вызвался убить Иуду. Так вот, когда я ловил гюрзу, чтобы подбросить ее стукачу, она ужалила меня в ногу и перебила сухожилие. Мне помогли, спасли, но нога перестала сгибаться и высохла. Теперь, она для меня не больше, чем костыль. Это, тоже своеобразное возмездие. Не я давал жизнь и не мне забирать ее. Но, даже, неотвратимость любой кары не остановит меня перед наказанием сволочей вроде тебя, Корзуна или того предателя из моей юности…

Полковник сжался в комок, взвыл от острой рези в груди.

— Что ты мне подсыпал старый дурак? — прохрипел он

— «Не пей вина, Гертруда…», как дальновидно заметил в свое время классик. Это Коленька очень хороший, быстродействующий и не оставляющий следов препарат. Хранится в безвредной капсуле размером с маковую росинку, но со смертоносным содержимым. Растворяется в любой жидкости, практически, мгновенно. Очень удобно под ноготь прятать, — Буров наглядно постучал мизинцем по стакану, — Незаметно. Кстати, это один из подарков Петьки Благоярова. Как-то они занимались такими разработками в своей «шарашке». Так что, привет тебе от Петра Игнатьича.

Кольцов стиснув зубы застонал и сполз с кресла.

— Ладно, Колюня, что-то загостился я у тебя. Пора и честь знать. «Скорую» вызывать, думаю, смысла нет. Сам знаешь, как «быстро» они приезжают. Но, вот патологоанатомов — обещаю. Бывай, зятек, — Кеша встал и, не оборачиваясь, вышел из квартиры…

На следующее утро, его разбудил настойчивый, тревожная телефонная трель. Звонила Наташа.

— Папа, папочка! — истерически рыдала она в трубку, — у нас несчастье… Коля умер.

— Что случилось? Почему? — удивленно и одновременно сочувственно спросил он.

— Врачи сказали: обширный инфаркт.

— Ай-яй-яй! — воскликнул Буров, — горе-то какое. А ведь казался таким здоровым человеком. Видно, работал на износ. Вот сердце и не выдержало.

Дочь хлюпала слезами на другом конце провода и не могла больше ничего произнести.

— Ну-ну, родная моя, успокойся. Не мучь себя. Колю не вернешь, а тебе еще жить надо. Надеюсь, его командование устроит пышные похороны. Все-таки герой, пусть невидимого, но все-таки, фронта.

— Папа! — выкрикнула Наташа, — я никогда не могу понять, когда ты иронизируешь, а когда говоришь всерьез.

— Какая ирония, золотко мое. Я очень сочувствую твоему горю. Только не забывай: прах к праху, а жизнь — к свету. Видно, его судьба умереть, а твоя жить. Не плачь, не терзай себя. Я скоро приеду.

Викентий Петрович положил трубку и усмехнулся: «Инфаркт. Эх, молодость, не бережете вы себя. Думаете у вас девять жизней. Нет. Она у всех одна и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно… умирать. Вот Андрееву, этому майору, думаю, будет не больно и, надеюсь, не скоро. Хотел бы я иметь его своим, если не другом, то, хотя бы сторонником».

С этими мыслями, Викентий Петрович, приволакивая правую ногу, заковылял в ванную комнату: умыться, побриться, привести себя в порядок. Одним словом — соответствовать печально-торжественной обстановке нового дня.

2007 г.