Игра вынужденных убийц

Лифт гудел, как-то очень натужно проплывая этажи, будто старая баржа. Степан стеснялся своей желтой куртки доставщика и потому носил кепку с большим козырьком, чтоб не было видно лица. Хотя этот головной убор в конце декабря был не лучшим выбором, но кепка была обязательной частью его рабочей одежды.

«Когда-нибудь я обязательно разбогатею, буду ездить на крутой тачке, но это будет потом. Мне всего двадцать два, все еще впереди, а сейчас надо немного подзаработать, чтобы закончить универ, – эти успокоительные мысли крутились в голове Степана, пока лифт медленно поднимал его на двенадцатый этаж. – У матери деньги брать зашквар, нет их у нее, да никогда и не было. Еще и младшего балбеса поднимать как-то надо, а он только в восьмой перешел. И так был с шилом в заднице, а теперь вообще подросток, жесть. Матери трудно с ним, совсем он ее не слушается. Вот только я немного и сдерживаю эту его придурь».

Мать вздохнула полегче лишь год назад, когда не стало деда. Он изводил всю семью даже похлеще брата, перестав вызывать жалость своим параличом, остались только брезгливость и раздражение. Инсульт, повлиявший на мозг, сделал из человека монстра, ненавидящего всех и вся.

Отец, уйдя из семьи почти девять лет назад, сразу же заболел частичной амнезией, забыв про свою прошлую жизнь. Алименты он платил исправно, но только со своей официальной зарплаты, которую его же бухгалтер прописал по минимуму. Фирму, производящую огромные тиражи красивых пластиковых пакетов, отец прозорливо оформил на того же бухгалтера, причем задолго до развода с мамой. Родительница узнала об этом только тогда, когда за супругом закрывалась дверь, а уже на суде на ее робкое «это наше общее дело», матери предъявили подписанное ее собственной рукой разрешение на продажу предприятия. Когда женщина успела завизировать этот документ, она, естественно, не помнила, потому как безоговорочно доверяла отцу.

Позже она много раз будет говорить Степке тихо, чтоб не разбудить деда и не накликать большей беды:

– Ты, сыночка, всегда помни, что вторая половинка – это, по сути, чужой человек, и он может предать тебя в любую минуту. Даже если поначалу будет казаться, что вы единое целое, всегда помни об этом. Когда это понимание приходит неожиданно, это такая боль, что ее не пережить.

В общем, к уходу папаша подготовился основательно, и Степан даже не знал, каких чувств испытывает к нему больше – ненависти или восхищения. Иногда, видя, как трудно матери, он скрипел зубами в приступе злобы. Молодому человеку казалось, что, если бы в тот момент отец попался ему под руку, Степан бы убил его, не задумываясь. Но случалось и другое. Когда он заходил на страницу отца в социальной сети, то, бывало, не контролируя свою святую ненависть, восторгался им. Человек жил для себя, без лишних обязательств. Недавно вторая жена тоже ушла в утиль, освободив место более молодой; ее отец, как водится, тоже оставил с носом, ведь под рукой наверняка по-прежнему был верный бухгалтер. Отец со временем становился все более лощеным и успешным, получая от жизни все и забывая при этом поздравить собственных детей с днем рождения, не говоря уже о подарках.

Мама же от постоянной работы и отсутствия денег, наоборот, очень быстро старела, и уже трудно было представить их вместе. Так ненависть или восхищение? Нет, скорее, ни то, ни другое. Степан хотел походить на него, хотел стать успешным и богатым, но при условии, что отец об этом узнает. Узнает и примет его как равного.

Как тогда, в том единственном воспоминании, которое Степан бережно хранил в памяти. Степе семь, папа редко бывает дома, но мальчику кажется, что это из-за деда. Маминого отца парализовало, и он стал жить с ними. Вместе с дедом в дом переехала постоянная вонь и старческие вопли с матами и проклятиями в адрес всех членов семьи по порядку. Маленький Степка еще не привык к этому, поэтому сидел прихожей и плакал, когда отец вернулся домой с работы. Что на него тогда нашло, было не понятно, но он взял Степана с собой, и они пошли в бар на соседней улице. Там отец взял себе пива с кальмарами и стал рассказывать сыну о своем детстве, которое, к слову, тоже было безрадостным. Степка потихоньку таскал с его тарелки неровные колечки копченного кальмара и слушал отца с открытым ртом, боясь испортить ту, по его мнению, идиллию. В тот момент отец разговаривал с ним, как с равным, это было в первый и последний раз. Степан никогда больше не ел такого вкусного кальмара, как тогда, в третьесортном баре на соседней улице.