Играем в «Спринт»

— Вы войдите в мое положение. О таком вслух говорить не принято, я как-никак человек семейный, а у нас с Леной… как бы это поточнее выразиться, сердечная склонность была, обоюдное влечение, если хотите. Ну да, куда денешься, в моем положении стесняться не приходится… Ладно, слушайте. Мы с женой вообще-то дружно живем, у нас и дочь большая уже, но нет-нет и поругаемся. Без этого не бывает. Я, конечно, переживал размолвки, мучился. Вот в такой момент и подвернулась она… Лена, значит. Получилось как в стихах: «Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним». Ну, встречались мы с ней, встречались, а потом поссорились. Она, естественно, ревнует, вот и наговаривает со зла. Вот вам и объяснение.

— Со зла, значит?

— Со зла. В наше время, знаете, и устрица врагов имеет. — Подумав, он предположил: — А может, и показалось ей. Сами посудите, не днем видела — ночью, в два часа. Тут не такое причудится. Тем более она женщина с фантазией… — Красильников помолчал, проверяя, достаточно ли мне этих сведений, и решил, что сказал мало. — Это длинная история, гражданин следователь. Год назад, в августе, кажется, предложил я ей прогуляться вместе. Чисто случайно получилось: встретились утром по дороге на работу. С этого и пошло. Она женщина одинокая, эффектная, хотя и не первой молодости, — ну я и соблазнился…

Он улыбнулся, и я без особого труда представил, какой обаятельной была его улыбка тем августовским утром.

Внешность у Красильникова, надо отметить, ничем не примечательная, но черты лица довольно приятные, правильные — этого не отнять. Густые волнистые волосы, серые, с синевой, глаза. Даже лишние килограммов шесть-семь веса не очень портили его фигуру — распределялись равномерно, придавая движениям плавность, солидность и уверенность. И только подбородок несколько портил общее впечатление — он был как бы срезан вровень с нижней губой и едва заметно скошен. Думаю, Красильников избегал показывать себя в профиль. Женщинам он, должно быть, нравился: рост чуть выше среднего, модная стрижка, живой взгляд, четко очерченные розовые губы, прямой, хорошей формы нос и вдобавок к этому сдержанность, умение держать себя с достоинством. Правда, подлинную цену этим последним его качествам я узнал два дня спустя, на очной ставке с Ямпольской.

Вызывать Елену Борисовну для встречи с Красильниковым, честно говоря, не хотелось. То, как и в каких выражениях он говорил о своей бывшей возлюбленной, если, конечно, она и вправду ею была, не оставляло сомнений, что очная ставка будет для Ямпольской серьезным испытанием. Кроме того, я понимал, что любое, даже вынужденное вмешательство в их сугубо личные отношения причинит ей боль. Мне было жаль Елену Борисовну. Прежде чем выписать повестку, я не раз взвесил все «за» и «против» и, только убедившись, что иначе показания Красильникова проверить невозможно, вызвал ее в прокуратуру.

Она долго крепилась. Оставаясь верной своей манере, отвечала коротко, односложно, не переставая бросать на Игоря тревожные, полные недоумения взгляды. Он, в свою очередь, отвечал ей снисходительной полуулыбкой, но не щадил, говорил об их отношениях открыто, почти грубо, и, когда опрометчиво повторился насчет присущей ей фантазии, Елена Борисовна, изо всех сил старавшаяся держать себя в руках, не выдержала.

— Прекрати! — воскликнула она. — Немедленно прекрати!

— Вы же видите, она истеричка! — нервно выкрикнул в ответ Красильников. — Неужели вы верите тому, что она тут наболтала?!

— Какой же ты подлец! — Ямпольская отвернулась от Игоря и твердо сказала, обращаясь только ко мне: — Я настаиваю на своих показаниях! Не знаю, какое это имеет для вас значение, но девятнадцатого около двух часов ночи этот человек вышел из дома Георгия Васильевича. Ошибка исключена — я видела его собственными глазами.

Красильников демонстративно повернулся к ней боком.

— Что скажете? — спросил я.

— Пока эта девушка… — Он умышленно подчеркнул последнее слово, произнес его желчно, с издевкой, и я заметил, как Ямпольская вздрогнула, словно ее ударили по лицу. — Пока эта девушка, — повторил он, — здесь, я не скажу ни слова! Не был я у Волонтира, ничего не знаю! — И прибавил, переходя на крик: — Пусть убирается, я не желаю ее видеть!

Я увидел слезы, покатившиеся из глаз Ямпольской, и не стал ее задерживать. Она наспех расписалась в протоколе и выбежала из кабинета.