Играющая в Го

Последние новости принесли в казарму лихорадочное возбуждение. Нанеся китайской армии несколько чувствительных поражений подряд, наши дивизии подошли к предместьям Пекина.

Попавшая в отчаянное положение армия Сун Чжэюаня и Чжан Цзычжуна боится Чан Кайши больше, чем японцев. Опасаясь, что его войска придут на север и захватят их земли, генералы отвергают помощь китайцев и хотят начать мирные переговоры.

В ресторане Хидори атмосфера накаляется с каждой минутой. Наиболее воинственные офицеры требуют взятия Пекина, осторожные опасаются вмешательства Советского Союза и заявляют, что главное сейчас – усилить японское присутствие в Маньчжурии.

Сегодня я не был у Орхидеи. Тело мое свежо и упруго, ум работает ясно и четко. Я не участвую в жарком споре и безуспешно пытаюсь помешать товарищам перейти к выяснению отношений на кулаках.

Споры продолжаются до поздней ночи. Несколько пылких лейтенантов обнажают грудь и клянутся покончить с собой, если императорская армия заключит мир с Пекином.

Эти слова еще больше подогревают страсти.

Я незаметно выскальзываю из казармы. В центре плаца ветер доносит до меня нежный аромат ночных цветов. Я взволнован и горд своей принадлежностью к поколению бескорыстных борцов за благородное дело. В нас и через нас возрождается самурайский дух, погубленный современной жизнью. Мы переживаем период неопределенности. Мы отчаянно жаждем увидеть завтрашнее величие нашей родины, зная, что нам не суждено его дождаться.

Тишину разрывает горестная жалоба, до моих ушей доносится ломкий голос флейты. Я видел сакухаши в комнате капитана Накамуры. Неужели это он терзает в хмельном унынии свой инструмент?

С каждой нотой мелодия звучит на тон ниже и наконец становится почти неслышимой. Неожиданно небеса разрывает пронзительный вздох.

Музыка проникает ко мне в душу, как луч луны, упавший на темную гладь океана. Сегодня я жив – завтра погибну в бою. Моя сиюминутная радость сильнее вечного счастья.

Флейта издает последнюю, нескончаемую ноту и затихает. Вокруг шелестит листва. Я замечаю на дереве цикаду. Ее латы раздвинулись, и в широкой щели показалось полупрозрачное тело. Новая жизнь содрогается, разворачивается, потягивается, извивается и раскачивается. Дождавшись, когда она сбросит старую оболочку, я подставляю ей палец. В лунном свете влажная цикада напоминает фигурку, вырезанную из нефрита искусным ремесленником. Ее крылья вытягиваются над шелковистым тельцем, как две капли росы, готовые упасть с цветка на траву. Я дотрагиваюсь до брюшка насекомого, и оно начинает стремительно терять прозрачность. Излившись чернильной жидкостью, тело цикады опадает. Одно из крыльев, набухнув, взрывается, растекаясь черными слезами.

Я думаю о китаянке, о Китае, который нам придется разрушить.

75

– Вот настой, – говорит Хун, доставая из портфеля завернутый в плотную ткань чайник. – Я захватила для тебя вату, кровотечение может быть очень обильным. Спрячь все это. Говоришь, отвар сильно пахнет? Мне пришлось пригрозить старухе самоубийством, чтобы она согласилась заварить травы у себя дома. Прими перед сном, потом ложись и жди. Положено пить лекарство горячим, но оно подействует и в холодном виде, только на вкус будет еще более горьким. Я ухожу, иначе твои родители могут что-нибудь заподозрить. Мужайся! Завтра утром ты избавишься от своего несчастья!

Матушка покидает нас до ужина. До завтрашнего дня она останется с моей сестрой – Жемчужина уже несколько дней не встает с постели. Мы ужинаем вдвоем с Батюшкой. Звук его голоса успокаивает меня. Я спрашиваю, как продвигается работа над переводами, и его взгляд оживает. Он читает мне несколько сонетов. Я с болью в душе замечаю, что у него седые виски. Почему родители стареют? Жизнь – карточный домик лжи, который разрушает время. Я сожалею, что мало наблюдала за отцом и матерью.

Батюшка спрашивает, что я думаю о его переводах.

– Они прекрасны, но я предпочитаю наши старинные стихи:

Когда увядают весенние цветы,
На небе появляется осенняя луна,
Как много воспоминаний приходит ко мне! [29]

Или вот это:

Как печальна эта краткая жизнь,
Завтра я уйду, Распустив волосы,
Стоя на носу корабля [30].

Отец рассержен. Он терпеть не может моего равнодушия к чужим цивилизациям. Он считает, что культурный эгоцентризм губителен для Китая.

Я взрываюсь:

– Ненавижу англичан – они дважды воевали с нами, чтобы продавать здесь опиум, запрещенный у них на родине. Терпеть не могу французов – они разграбили, разорили, а потом сожгли Весенний Дворец, жемчужину нашей культуры. С тех пор как японцы диктуют, как нам жить, все в Маньчжурии только и делают, что болтают о прогрессе и экономическом росте. Я ненавижу японцев! Завтра они завоюют весь континент, и вы вздохнете с облегчением – ведь раздавленный Китай избавится наконец от мракобесия.