Играл на флейте гармонист

— Голубушка, ты должна его простить. У них там сейчас такая кутерьма, суматоха и нервное противостояние. По мне известным сведениям, там, — она показала пальцем на потолок, — готовится то ли амнистия, то ли реабилитация. Правительство, как говорит наш Сан Саныч, не может определиться с печкой, от которой надо танцевать. По мне, так никакой разницы нет — отпустят тебя так или эдак — всё равно свобода.

— Да, да, — тихо прошептала Венера Петровна, — вот и Апо выпустят?

Элеонора не ожидала такого вопроса. Сначала она с удивлением посмотрела на Венеру, а потом, немного смутившись и не зная как реагировать, спокойно, как бы мимоходом ответила:

— Голубушка, теперь у нас будет много времени обсудить это. Мы все обговорим не спеша, потом.

— Да, потом, — согласилась Венера Петровна.

Элеонора встала, поправила ей подушки, обняла ее и постаралась сменить тему:

— А у вас в институте твои таракашки стали что-то делать полезное. Все тебя ждут не дождутся, передают тебе приветы.

— Одноножки, — поправила ее Венера. Она немного задумалась и добавила: — Они там все молодцы, не бросают тему. Хорошие ребята.

— Доктор говорит, что ты идешь на поправку. Через недельку с тобой можно будет прогуливаться в садике. Уж там-то, на воздухе, мы наболтаемся вволю, — Элеонора подошла к окну. — Здесь у вас садик тихий, уютный, только стены страшноватые что-то напоминают.

За окном светило солнце. Бурное начало весны предвещало наступление теплого лета. Картинка в окне уже начала радовать Венеру Петровну, хотя черные квадраты решетки постоянно напоминали ей о болезни. Она начала вставать и тихонько передвигаться по палате. Сон более-менее восстановился. Днем она бодрствовала, а ночью спала, и сны ее стали спокойнее — ее Апо снился ей уже не каждую ночь. Сегодня под утро приснилось что-то легкое, почти веселое — где Апо соревновался с кузнечиком по прыжкам в длину. Ей не удалось дождаться финала соревнования — ее разбудили утренними лекарствами. На обходе она попросила доктора дать ей зеркало.

— Да-с, да-с, дорогуша, обязательно будет зеркало. Я распоряжусь, дней через пять, семь.

Она считала дни, теперь они стали длинными, тянучими. Ей разрешили выходить из палаты и немного гулять в садике.

Клиника представляла собой четырехэтажное здание из красного кирпича. Весьма скромное архитектурное убранство скорее напоминало какое-то казенное строение, чем лечебное заведение. Старая кирпичная кладка указывала на древность всего сооружения, а решетки на окнах явно намекали на внутренний тюремный порядок. Старинный тенистый садик с большими деревьями подчеркивал некоторую мрачноватость и строгость всего места. Простые деревянные скамейки всегда пустовали. Редкие пациенты появлялись и исчезали среди густых кустов и могучих стволов деревьев. Весь садик и здание клиники окружала высокая бетонная стена с давно облупившейся желтой краской.

Прогулки Венеры Петровны в сопровождении молоденькой медсестры были непродолжительными. Уже в первую свою прогулку она обратила внимание на странного старика, ритмично шагающего по дорожке и что-то бормочущего себе под нос. Случайно встретившись с ним глазами, она почувствовала какую-то глубину в его взгляде и пронзительность, которые отталкивали и притягивали одновременно.

— Кто это? — поинтересовалась она у сопровождающей, когда старик удалился куда-то в угол садика.

— Что вы спросили? — не сразу на ее вопрос отреагировала сестра.

— Кто это? Что за странный больной? — снова спросила Венера, взглядом указывая в сторону удалившегося старика.

— Это наш странник. Очень давний пациент. Он здесь уже давно. Странный человек. Угадывает мысли. Вообще-то он не опасный. Нам, младшему персоналу, не разрешается с ним общаться. А почему? Не знаю, — ответила сестра.

— А мне с ним можно общаться? — спросила Венера.

— Я не знаю. Надо спросить доктора. Нам пора в палату, — она, подхватив под руку Венеру Петровну, повернула на дорожку, ведущую ко входу в здание клиники.

Зеркало ей принесли, как и обещал доктор, через неделю. Небольшое, настольное. Еще не старая, но уже заметно поседевшая, с морщинками в уголках глаз, на нее смотрела женщина с большими, немного грустными глазами.

— Вот ты какая стала, Венера Петровна. Ты стала совсем другой, — она долго рассматривала себя в зеркале, пытаясь поймать тот прежний, задорный взгляд Вени, который когда-то, давным-давно, встречал ее по утрам.

— Пожалуй, Аполлон Иванович удивится увидев тебя, а может быть и не сразу узнает, — добавила она шепотом.

— А может быть он уже никогда не увидит меня, — в голове мелькнула пронзительная мысль, которую она несколько дней тщетно пыталась прогнать от себя.