Играла музыка в саду

Дорога жизни вела меня сюда, на Плехановскую, но не в кафе, а в Тбилисское артиллерийское училище, готовившее офицеров еще для белой армии. Никаких пончиков, а утрамбованная миска каши делится на четверых. (Кому? - Гоги!) И целый год, прожитый среди грузинских пацанов - Гогнидзе, Дзнеладзе, Майсурадзе. Свидетельствую и не меняю этого мнения: грузины - народ замечательный! Из лучших.

А потом - выпуск, и прозревшая мандатная комиссия докопалась-таки до расстрелянного отца и выдала мне вме-сто двух положенных лейтенантских кубиков три сержант-ские лычки на погончик. Вот и спасибочко, а то, не дай Бог, генералом стал бы!

Мечтаем, каждый - о своем,

Но объявляется подъем,

Когда казарме снятся сны.

Капрал командует: вперед!

А сам, конечно, отстает

И на войне, и без войны.

Молитвы знаем назубок,

Но больше верим в котелок,

В котором булькает крупа!

Девчонки с нас не сводят глаз,

Сегодня - с нас, а завтра - с вас,

Любовь, она слепа!

Как хорошо быть генералом,

Как хорошо быть генералом!

Лучшей работы

Я вам, сеньоры, не назову!

Стану я точно генералом,

Буду я точно генералом,

Если капрала, если капрала

Переживу!

В субботу нас под барабан

Выводят строем в кегельбан,

А впереди капрал идет!

Но все равно, но все равно

Всегда распахнуто окно,

В котором нас улыбка ждет.

Мы четко знаем всех невест

И в гарнизоне, и окрест,

А также барышень и вдов!

Но лично я для рандеву

Ищу веселую вдову

Семнадцати годов!

Пехота топчется в пыли,

Капрал орет: рубай-коли!

А мы хотим рубать компот!

Капрал, голубчик, не ори,

Ты отпусти меня к Мари,

Пока еще девчонка ждет.

А впрочем, черт тебя дери,

Не отпускай меня к Мари,

И через восемьдесят лет

Тебе, капрал, за долгий труд

Штаны с лампасами сошьют,

А может быть, и нет!

И вот вожу солдатиков запасного полка в заснеженное поле на Холодной горе в Харькове, к огромной неподъемной гаубице 152 мм, и учу артиллерийскому уму-разуму. А они, голодненькие, бедненькие, все глядят в сторону кухни: скоро ли зачадят форсунки, кипятя воду с редкой капустой под названием - обед.

Да и сам я поглядываю туда же, состоя на одном с ними жидком довольствии. Как чертовски хочется жрать! Всю жизнь. Вот и наел к концу жизни свое ненавистное пузо.

ВАЛЬС ХАЧАТУРЯНА

Как жилось мне накануне ухода в армию в городе Тбилиси? Молодо жилось, весело, голодно - как перед концом света. Август 42-го. Где-то уже не так далеко грохочет война, а у нас инжир поспел, и молодое вино маджари стоит копейки, но и копеек у меня нет.

И хлеб по карточкам съеден уже за два дня вперед, и в столовой на станции Тбилиси Товарная 28-го числа приходится умолять буфетчицу выдать хлебушек по талонам следующего месяца:

- Ну, Нателочка, ламазо, ну, пожалуйста!

Подрабатывая грузчиками на Товарной, мы получали еще тарелку похожего на хаш супа, но к вечеру спина болела от тяжести колесных пар или сотен ящиков с яблоками, а предстояли еще лекции в институте, хотя бы две первые. Почему две? А потому что после них полагалась в буфете булочка и две-три кильки в придачу. Никогда не ели сладковатую булочку с килькой? Помнится, это было как бабушкин кулич в детстве.

Ростовские железнодорожные студенты занимались после тбилисских, во вторую смену, но и мы, и преподаватели держались за свой институт, который давал то ли бронь, то ли отсрочку от призыва. А неподалеку, по Кубани, уже грохотала война, и непонятно, на каком рубеже дадут ей укорот.

Как-то на лекции по металлургическому процессу играем себе в "морской бой", дожидаясь звонка за булочкой. А доцент Спиваков все это видит и говорит:

- Однажды доменную печь разорвало, и чугун расплавленной рекой хлынул...

Никакого интереса!

- ... хлынул из лотка по канаве в направлении детского сада...

Какого детского сада? Что за чугун? Но мы играем в "морской бой". И - ноль реакции.

Доцент Спиваков поставил последнюю ставку:

- Я беру лопату и, стоя по щиколотку в расплавленном металле...

Не реагируем. И он тихонько сложил бумаги в портфель и на цыпочках покинул аудиторию. В очереди за булочкой он стоял впереди меня, и у него было время рассказать мне эту историю.

Жили мы в общежитии - спали на железных койках в зрительном зале кинотеатра имени Плеханова. Матрасом, одеялом и простыней служили нам обыкновенные чертежные доски. Рахметовы. Но зато в другом зале шел "Маскарад", и мы смотрели эту прелесть десятки раз. И бессонницы у нас не было.

А назавтра в грузовом дворе снова катали тяжеленные колесные пары, напевая удивительный вальс Хачатуряна. И я театрально отчитывал кого-то словами Арбенина-Мордвинова: "Вы - шулер и подлец, и я вас здесь отмечу, чтоб каждый почитал обидой с вами встречу". И бил себя по носу заигранной колодой карт, которая постоянно болталась в кармане.