Играла музыка в саду

Вот жизнь, никак ее коротко не пробежишь. Но уж скоро перевал. Еще поездить без билета из Орехово-Зуева в Москву, в той самой увековеченной Веничкой Ерофеевым электричке: Павлово-Посад, Фрязево, Кудиново, Купавна. А что делать, если у тебя в кармане всего рубль, а до вечера в Москве хоть булочку с чаем перехватить надо. Вот гонорарчик днем в какой газете перехватим - и назад, пожалуйста, как Савва Морозов, а не как Веничка Москва-Петушки, с билетом, с бутербродом, с гостинцами для семьи.

Два-то раза всего и был женат, немного, несмотря на нормальный интерес к женщинам. Сорок четыре уже года счастья - просыпаться и видеть рядом с собой на подушке лицо любимой Лидочки, очей очарованье, - никакое другое рядом и не воображу - не подойдет! Всегда ей в моих глазах те же 18 лет. Это ли не зачеркивает все мое, хоть и стенографически записанное, лихолетье? Подходите, контролеры, требуйте штраф - за все годы рассчитаемся. Лидочка, до-стань кошелек!

И давно уже посторонние на улице узнают, и кланяются, и автографы просят, и, главное, вижу - любят. Хоть и понимаю, что это результат телевизионного и газетного мелькания, все же радует: частичка-то малая и мне причитается. Хорошо заканчиваю. Правда, наверное, лучше плохо начинать, чем хорошо заканчивать. Но плохо начинать мне уже поздно.

И любят, и говорят свое (кто только это выдумал?) - спасибо, что вы есть!

И вот, хоть и без проблем, которыми озабочено большинство моих сверстников, пожилых людей, а все-таки не то чтобы заканчивается жизнь, это уж слишком сурово, человек-то я вроде как молодой, но годов много, и уходят они, прям как сквозь сито просеиваются.

Как хочется жить,

Высоко, безразмерно,

Вдвойне!

Вернуться к истокам,

Когда нам любилось

И пелось.

Конечно, и в двадцать

Хотелось нам жить на войне,

Еще бы! Конечно!

Но так, как сейчас,

Не хотелось.

Как хочется жить

За небывшую юность, всегда,

А жизнь - стометровка,

Когда ее взглядом окинешь!

Как будто на старте стою,

А года

По белым квадратам

Уже набегают на финиш!

СИСТОЛИЧЕСКАЯ ПАУЗА

Сижу. Пишу. И н?а тебе - удар. Гол! И я в Склифе. Для непосвященных - это не из мира спорта, это "неотложка", институт Склифосовского. Инфаркт. Второй. Реанимация. Дело нешуточное. Лежишь, притороченный проводами к монитору, на котором борется со смертью твоя единственная надежда - сердце.

Капельница - слева, капельница - справа, тревога - внутри. Пи-пи - в утку. Пейзаж закончен. Кардиограмма - аховская. Обход врачей, старший - крутой такой, по-нашему, по-лесоповальски, лепила. Уверенный в себе, авторитетный. Похож на спокойного автоинспектора, даже симпатичный. Я таким доверяю. Расскажите, доктор.

- Значит так, - говорит. - Первый инфаркт у вас был задней стенки, а эта неприятность - на передней. Всего-то и есть две артерии. Плохо, что обе у вас поражены. Это как недолет - перелет, вилка, следующая неприятность будет с непредсказуемыми последствиями. (Перевожу для неинтеллигентов: следующая пиздец!)

- Но может кардиограмма и соврать?

- Гарантия! Отвечаю бутылкой коньяка.

- За что же коньяк? Вот если бы вы пообещали что-то хорошее

Надо, надо, доктора, оставлять больному надежду! - О, батенька, да у вас тут просветление в конце туннеля! - А пациент уже умер.

Три дня в реанимации, похожей на преисподнюю, и наконец я в палате. Лидочка, радость моя, прорвалась со своими грейпфрутами и другими причиндалами. Счастье! И сердечко бьется, борется. И мысли всякие в голову стучатся. Сейчас друзья в очередь начнут в окошко камешками бросаться: "На кого похож, на меня? Да нет! А на кого? Ты его не знаешь!" (Анекдот.)

А какие, собственно, друзья? Разве есть они у меня, разве были когда-нибудь раньше? Хоть где, хоть на войне? Да нет, там все друзья, в одну пулю смотрим, убьют - похороним. А раньше, в детстве? Да нет, тоже все - одна команда: в футбол по пустырям топчемся, рыбу удим, в разные школы ходим, заткнув книжки за пояс.

Вот сейчас почти каждый день Володя Леменев приходит. Авторитет. Нет, не солнцевский. Здешний, склифосовский авторитет. Сосудистый хирург от Бога. Профессор. Больше сорока лет ежедневно оперирует. Я быстро не сосчитаю, но тысяч десять операций за плечами.

- Вчера, - говорит, - чеченца чинил. А боевик, не боевик - не мое дело. Привезли, и на стол. И мой руки. Вот ты, - это он мне, - ты же боевик, "Лесоповал" все же, а я к тебе прихожу. Посижу, погляжу - вроде как и тебе легче, и мне.

Друг или не друг? Это после своих двух-трех операций заходит. Не лечить, а врачевать. Дружить то есть.

И со всеми я - друг, и никто от меня подлянки не до-ждался и не дождется, а чтоб вот один кто-то, да такой, до гроба, не случалось. Предавали многие, кидали, подличали.

Да дружат-то, в общем, всегда против кого-то: я те за Вовку рыло начищу! А я против кого-то не хочу. Вот и приходит ко мне, и пусть до конца моих дней приходит, единственная любимая моя подружка Лидочка.

Как-то поэт Александр Межиров, в пору недолгих наших коротких отношений, сказал поэту Володе Приходько:

- Из Миши ничего путного не выйдет. Он живет как бухгалтер.