Играла музыка в саду

Писатель З.Паперный, занимавшийся Чеховым по-научному, рассказывал, что как-то в Публичке он читал о Чехове лекцию. "Чехов умер, - сказал лектор, - в тысяча девятьсот четвертом году в Германии". И тут пожилой господин из угла зала возразил: "В тысяча девятьсот шестом!" - "Нет, это бесспорный и общеизвестный факт - Чехов умер в девятьсот четвертом году". - "В девятьсот шестом! Я был на похоронах!" И все! И зал обернулся в сторону очевидца.

Так вот, не уподобляюсь ли я, рассказывая о чеховском Таганроге, этому господину "Я был на похоронах"?

Тем более что лечил меня от бесконечных в детстве ангин и ларингитов доктор Шамкович, соученик Антона Чехова: тот учился уже в третьем классе, а мой доктор - в первом.

Нет, похоже все же, что я был на похоронах.

Когда вам всего четырнадцать, то и поручик Лермонтов мог бы вам показаться глубоким стариком.

Это уже была школа номер десять - огромное здание из красного дореволюционного кирпича, бывшая женская таганрогская гимназия, на Николаевской улице, недавно переименованной в улицу Фрунзе. Как просто было с названиями в царское время. Вот и в Таганроге: Николаевская, Александровская, Петровская, Елизаветинская! Ну откуда взялась в Таганроге улица Розы Люксембург?

А дальше по Николаевской была школа номер два, бывшая мужская гимназия. И в ней среди прочих мужчин учился Антон Чехов, и в городском драмтеатре было даже кресло на галерке с именем этого гимназиста, якобы посещавшего спектакли и не имевшего денег заплатить за более пристойное место. Как дорого стоит это "якобы"!

А огромное здание из красного дореволюционного кирпича, когда мне теперь, на юбилее, подарили его цветную фотографию, оказалось небольшим двухэтажным домом, очень даже незатейливой казенной архитектуры. Нет, нет, впечатления надо консервировать, и тогда окажется, что сказка намного важнее правды.

Александр Николаич

Баландин,

Учитель словесности,

Вам и светлая память моя,

И навеки - почет!

Если я Вас не вспомню,

Судьба Вам пропасть

В неизвестности,

Впрочем, может, и так

Этих строчек никто не прочтет.

Александр Николаич Баландин,

Российское семечко,

То ли батюшка в прошлом,

А то ли присяжный в судах,

Вы учили нас суффиксам,

Вот, прости Господи, времечко!

Это было возможно

И сдохло в тридцатых годах.

Александр Николаич Баландин

Гостил у Толстого бывалоча,

И у Чехова в Ялте

Кипел для него самовар!

Он рассказывал нам

Про живого, да-да,

Антон Палыча!

Александр Николаич,

О как же я, Господи, стар!

Вообще все в Таганроге тех лет еще помнило Антона Павловича Чехова. И так естественно первые мои литературные опыты были сочинениями в духе Антоши Чехонте, в которых я, надо признать, не преуспел. Они публиковались в школьном рукописном журнале, но другим авторам Чехонте удавался лучше. И я понял Чехова из меня не получится, не потяну. А я никогда не позволял себе быть не первым!

Что же касается Пушкина, то тут дело обстояло как будто бы лучше. "У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом" - стишки сами сочинялись, прямо летело. Даже про Павлика Морозова. Нет, стать Пушкиным - это казалось возможным.

Нет, я не видел Серафима!

Не буду хвастать

Нет так нет,

А был соседский мальчик

Фима,

И этот Фима был поэт.

И он писал, не зная правил,

Стихи приличные порой,

Где пионер Морозов Павел

Был положительный герой.

Как Павлик письменно и устно

Клеймил любого подлеца,

Считая классовое чувство

Превыше личного отца.

И я, подобно скомороху,

Перо в чернила погрузил

И беспощадную эпоху

Я вслед за Фимой отразил.

И мама очень огорчалась,

Что я - неопытный акын:

В моей тетрадке получалось,

Что все же Павлик

Сукин сын!

Мне часто ошибочно кажется и теперь, что школа не дала мне ничего. Хотя ясно: тяжесть этих ненужных знаний, пожалуй, перевешивает все, что я узнал после. Но лавируя ради футбола, как бы не пересидеть лишнего за книгой, я много не узнал даже из того, что успевали так или иначе узнать мои однокашники.

Печаль моя - математика! Все ее строчки в аттестате, как ранения - в четверках. Иначе бы медаль! Нет, я был проворен и в алгебре. Мало того, ни одна отличница (а лучше меня в классе учились всего две девочки!) не могла опередить меня в скорострельности: на контрольных уже через двадцать тридцать минут я сдавал свои листки и победоносно покидал класс самым первым.

Часто это бывала пиррова победа! У всех выходящих в коридор позже ответ был, например, восемь, а у меня, шустрого, двенадцать. Ну хоть бы у кого еще было двенадцать. Нет, восемь у всех. Ладно, во-первых, еще посмотрим, кто прав, когда объявят отметки. А во-вторых, двенадцать, но быстро, и можно покурить в туалете. Хотя так было и когда я еще не курил. И вообще, зачем футболисту знать, через сколько часов заполнится бассейн водой, если я совсем не собираюсь плавать?