Игрек Первый. Американский дедушка

— Что вы можете рассказать об убийстве санитара? — обратился Коробочкин к Сизарю.

— Очень многое!

— Что именно?

— Его не было.

— Все?

— Разве этого мало?

Со вздохом сожаления майор признал, что полоумный его переиграл.

— Колюня жив? — спросил Коробочкин.

— Тело его мертво.

— А дело его живо?

Сизарь посмотрел на плотного дядю с лицом, вырубленным топором, как на душевнобольного.

— Душа Колюни жива.

— Кто выпустил ее из тела?

Доктор Ознобишин беспокойно заерзал: от неосторожного Коробочкина он ждал любых выходок.

С философской точки зрения вопрос Сизарю понравился. Он впал в глубокую задумчивость, при этом возвел очи к потолку, а руку запустил в штаны.

— Прекратить мастурбацию! — скомандовал майор.

— Я массирую свои гениталии! — обиделся глюк.

— Я сам помассирую вам гениталии!

Польщенный Сизарь расшаркался:

— Это было бы очень любезно!

Ознобишин не сомневался, что нахальный мент выполнит свое обещание, поэтому поспешил вмешаться в светскую беседу:

— Сизарь упомянул о том, что душа усопшего санитара жива…

— Что мне ее, солить?

— Отнюдь! — игриво откликнулся глюк. — Вашему покорному слуге душа Колюни расскажет немало любопытного.

Коробочкин в изумлении воззрился на доктора Ознобишина, который с важным видом закивал головой.

— Сизарь умеет общаться с душами умерших.

— Всего девять дней после их смерти! — уточнил душевнобольной.

— Для следствия это кое-что! — долго выдержать иронический тон сыщик не мог, соскальзывая на хамский. — Душа санитара меня не волнует. — Изысканное выражение далось Коробочкину нелегко. — Как он оказался за окном?

— Об этом можно узнать у души Колюни! — с таинственным видом сообщил Сизарь. — Один момент!

Наблюдая, как безумец морщит брови и беззвучно шевелит губами, Станислав Сергеевич проникся сочувствием к Ознобишину:

«Кешка со своими клиентами сбрендил… Да и меня ведь небось не отличить от уголовника… С кем работаем, тем и становимся. Взять хотя бы гинеколога Придатко…»

— Душа Колюни говорит, что он добровольно ушел из жизни, потому что пресытился мерзостью бытия… — с просветленным видом произнес глюк.

— Дальше! — рыкнул Коробочкин.

— Колюня просит не говорить в церкви, что он самоубийца, чтоб его отпели…

— Пусть душа представит доказательства того, что санитар добровольно ушел из жизни.

С мученическим видом глюк вновь попытался проникнуть в потусторонний мир. Блаженная улыбка свидетельствовала о том, что цель достигнута.

Чтобы не чувствовать себя идиотом, созерцая откровенное надувательство, Коробочкин зашел в ординаторскую покурить. Ознобишин последовал за приятелем.

Оказалось, что Сизарь на воле зарабатывал хорошие деньги, рассказывая безутешным родственникам новопреставленных о последних желаниях отлетевших душ. Те охотно вступали с ним в контакт.

— По какой же статье его посадить? — оборвал сыщик словоизлияния психиатра.

— За что? — поразился Ознобишин.

— Мошенничество налицо.

— Ты уверен, что он не вступает в астральный контакт?

— А ты не уверен? — Коробочкин во все глаза уставился на полоумного доктора.

— Я изучаю проблему. У меня нет доказательств того, что Сизов жулик!

Глюк оказался легок на помине. Он влетел в ординаторскую, заливаясь счастливым смехом.

— Душа усопшего мне открылась! Поведала, что Колюня оставил в сейфе в процедурной предсмертную записку!

* * *

На листке, вырванном из школьной тетрадки, левой рукой было написано: «В моей смерти прошу никого не винить. Устал от жизни».

Коробочкин всерьез разозлился на чокнутого глюка. После такой писульки закрыть дело как суицид было невозможно.

— Давайте скроем от священника, что Колюня наложил на себя руки! — жалобным голоском попросил Сизарь.

— Давайте! — с зубовным скрежетом согласился сыскарь. — Если экспертиза покажет, что записка написана не санитаром, ты, голубь, пойдешь как убийца.

Превратившись из свидетеля в подозреваемого, больной Сизов отчасти утратил безумный облик и даже перестал будировать свои гениталии. Получалось, записка оставлена в сейфе тем, кто планировал убийство.

— Душа усопшего явится в суд, — Сизарь сам себе не верил.

4.

Следующим свидетелем оказался больной Мальчиков. Вечнозеленая фамилия на редкость подходила тщедушному пожилому дяде.

С интересом энтомолога разглядывая существо на рахитичных ножках, Коробочкин задал ему дежурный вопрос:

— Вы слышали о том, что случилось ночью с санитаром?

— Видел.

— Что именно?

— Все. Это ведь я его убил.

Простота и искренность Мальчикова покорила следователя.

— Как это произошло?

— Вам известно, чей я сын? — вопросом на вопрос ответил глюк.

— Нет.

— Я сын Сатаны!

Коробочкину сразу стало скучно, хотя в черных глазах недомерка в самом деле мерцала инфернальность.

— Вы свободны.

— С какой стати! — возмутился сын Сатаны. — Я еще не успел ничего рассказать! Я убил санитара взглядом! Вы мне верите?

— Мне становится не по себе от его взгляда! — шепнул Ознобишин.

— Тогда дай ему в глаз! — посоветовал майор.

— Меня нельзя судить! — истерично выкрикнул Мальчиков. — Да, я убил Колюню! Но взглядом! Про это нет в Уголовном кодексе!

Иннокентий Иванович согрел сухонькую мальчиковую руку глюка в своих ладонях.