Игрок 1. Что с нами будет?

В Люке вдруг пробуждается совесть. В силу привычки он мысленно обращается к Богу, в которого когда-то верил, но теперь он говорит с Ним иначе: Боже, я знаю, что вера — не естественное состояние сердец человеческих, но зачем же ты сделал, чтобы верить было так трудно? Только теперь уже поздно, потому что я больше в Тебя не верю. Почему я ни разу не говорил о своих сомнениях с кем-то из ближних? Те, кто старше меня и мудрее, могли бы направить меня, указать верный путь. Но наверное, в конечном итоге так даже лучше: держать свои сомнения при себе. Если высказываешь их вслух, это снижает их цену — превращает в дешевые слова, каких и так в мире немало. Если мне суждено пасть, я паду сам по собственной воле.

Как ни странно, но честность перед собой, готовность признать вину за преступление порождают не стыд, а душевный подъем — этакую благородную одухотворенность. Люк разглядывает роскошную хичкоковскую блондинку, сидящую за компьютером в жалком «бизнес-центре» в дальнем конце зала. Интересно, заметила ли она Люка? И как бы она отнеслась к его преступлению? Люку кажется, что прежде всего она обратила бы внимание на его ботинки, и эти ботинки сразу сказали бы ей: «Куплено в дисконт-центре», — и она бы списала его со счетов, так что черт с ней; как только Люк доберется до города, он первым делом зайдет в какой-нибудь дорогущий бутик и купит пару шикарных туфель, и ему больше никогда не будет стыдно за свою неказистую, унылую обувь.

Что такое? Она на него посмотрела… и улыбнулась ему! Обалдеть и не встать!

А с другой стороны, как-то боязно. Такая прекрасная снаружи, а внутри наверняка настоящее чудовище — если взять за образец бывшую паству Люка. Скорее всего у нее тяжкая форма зависимости от компьютерных игр и онлайн-шопинга. Родители, видимо, разорились на светло-бежевом кашемире и дымчато-зеленой «ангорке». Может быть, поболтаем о том о сем? Это вряд ли. Она скорее всего предпочла бы общаться посредством коротеньких эсэмэсок, даже если бы они с Люком ехали вместе в одной машине. Она хорошо разбирается в программном обеспечении и в совершенстве владеет искусством скрывать свои долговременные «зависания» на изуверски-чернушных армейских фотосайтах. И наверняка ничего не помнит ни об 11 сентября, ни об ошибке-2000. И никогда не возьмется учить иностранный язык, потому что онлайновый переводчик переведет ей любое слово за 0,034 секунды. Но самое главное, эта роскошная хичкоковская блондинка — живой, соблазнительный и пугающий знак препинания, неотвратимая точка в конце самого существования Люка, точка в конце примерно такого неутешительного абзаца: Это новая норма, Люк, это новая нормальность. И знаете, что, преподобный, — вам в этой нормальности места нет, вам прямая дорога на свалку истории, святой отец, вы исчерпали свою культурную задачу, так что простите великодушно, падре, но вы теперь просто кусок проржавевшего культурного металлолома, не годный даже на то, чтобы пустить его в переработку. Так что ищите себе утешение в компании таких же не нужных уже никому, устаревших, отживших свое экземпляров — кстати, как раз и представленных в этом баре. Сравните ваши отвисшие подбородки, и расплывшиеся, как квашня, талии, и тусклые взгляды, и разговоры о крахе коммунизма, ну, хотя бы с последней серией «Друзей».

Разложив все по полочкам, Люк все равно пребывал в неуверенности, что ему делать. Может быть, он и отстал от жизни, но… черт возьми! Он ни с кем не встречался уже больше года. Не встречался? Люк мысленно отругал себя за самоцензуру. Он никого не имел уже несколько лет.