Игрок

– Шесть лет.

– Долго. – Гриффин пытался догадаться, зачем она позвонила. Можно ли попытаться это как-то деликатно выяснить? – Что теперь собираетесь делать? – спросил он.

– Мне в банке дали отпуск на несколько недель. Не знаю. Вернусь на работу, когда буду готова. Я, собственно, уже готова, но думаю, если я вернусь прямо сейчас, меня не поймут. Это будет неприлично, да? Я должна подождать.

– Поступайте, как считаете правильным, – сказал Гриффин.

– Но если я вернусь на работу, все подумают, что я бездушная. Им, наверное, будет неприятно меня видеть. Меня могут даже побаиваться.

– Почему?

– Потому что я буду напоминать им о смерти.

Для нее было вполне естественно позвонить ему. Разве не он был последним, кто видел Кахане живым? Это довольно веская причина. А тот короткий разговор, когда она сказала, где искать Кахане? Они славно тогда поговорили. То было обещание дружбы. Может быть, даже любви. Если бы он не убил Кахане, стал бы он добиваться этой женщины? В любом случае это было бы странно. Кроме того, может, игра и не стоила свеч.

На нем тоже стояло клеймо. Джан, Стакел, полицейские – разве их всех не поражало одно то, что он видел умершего человека прямо перед его смертью? Ему придется напоминать себе, что он не подозреваемый, когда ему будут задавать множество вопросов. Задавать вопросы – нормально. Гриффин тоже хотел задать вопрос. Он хотел задать Джун Меркатор только один вопрос. Этот незаданный вопрос мешал, как невыпущенный пар, и желание задать его нарастало. Он хотел спросить ее, не против ли она с ним увидеться. А на самом деле – не против ли она с ним переспать. Итак, что он хочет спросить у нее прямо сейчас? Спросить, и с вопросами будет покончено? Он хотел узнать, не против ли она лечь с ним в постель. Он никогда не смог бы признаться Бонни Шероу, что спал с вдовой человека, которого убил. Не совсем с вдовой, но разница небольшая. Он услышал, как Джун повторила вопрос.

– Извините, – сказал он, – секретарша принесла мне записку. – Он оглох от усилия. Внешность Джун не имеет значения. Не важно, есть у нее мешки под глазами или нет.

– Вот, собственно, для этого я и звонила. Поблагодарить, что пришли.

– Дела не ждут, Джун. – Он впервые произнес ее имя вслух. Оно звучало странно, как краденое. Как есть из чужой тарелки в кафе. – Вы что-то спросили?

– Я спросила, не сказали ли вам что-нибудь полицейские? Нет ли у них чего-то нового?

– А вам они сказали что-нибудь?

– Нет, но я подумала, раз вы… вы занимаете такую должность, может быть, вас они держат в курсе, в порядке любезности.

– К сожалению, нет. Может быть, они что-нибудь скажут, тогда я вам сразу сообщу. Но пока они ничего еще не сказали.

Он не хотел прощаться, не хотел, чтобы она вешала трубку. Как связаться с ней снова?

– Ну, ладно. Тогда спасибо и… до свидания.

– Удачи.

– Спасибо.

Она тоже не хотела прощаться, он это чувствовал. Они тянули с прощанием, как двое, встретившиеся в музее, которые решают, как провести ближайшие полчаса. Посидеть в кафе и распрощаться или связать судьбу друг с другом на шесть месяцев. Все было в его руках.

– Не пропадайте, – сказал он. Он действительно этого желал.

– Хорошо. Спасибо.

Конец разговора. Сдержит ли она обещание?

Он попытался вспомнить ее лицо. Что бы он в нем изменил, будь у него такая возможность? Если сравнить ее с Бонни Шероу? Бонни худая, с длинными темными волосами. Она в своем роде идеальна. Всегда знает, что надеть. Всегда свежая и сухая, будто только что вышла из кондиционированного помещения. Глядя на нее, думаешь: ей все по плечу. Она источает компетентность. За что, собственно, ее любить? Раз или два он заметил некий конфликт между ее безупречной внешностью и чем-то еще. Казалось, она смотрела на себя со стороны и была недовольна тем, что видела. В такие моменты он ее любил.

Родись он девочкой, какой женщиной он бы теперь стал? Одиночкой на пятилетней «хонде-сивик», которую купила уже подержанной, всегда подругой, никогда не героиней, и живущей в квартире, впрочем, все ее друзья жили бы в квартирах, она не была бы знакома ни с кем, кто жил в собственном доме, и целый год копила бы на недельную турпоездку в Европу? Стал бы он уродлив оттого, что нелюбим? Уродлив, как провалившийся фильм?

Он беспокоился, что его мысли часто возвращались к Бонни Шероу. Значило ли это, что он влюблен? Ему не казалось, что он ее любит. Он ничего не был ей должен. Вот уже месяц они даже не обедали вместе. И все же у него было чувство, что он обманывает ее, мечтая провести ночь с Джун Меркатор. Он снял трубку, чтобы попросить Джан соединить его с Бонни, но потом сам набрал номер: ему не хотелось, чтобы Джан задавала вопросы.

Секретарь сказала, что она разговаривает по другой линии, и попросила подождать. Он сказал, что подождет. Он не узнал голос секретарши, она была новенькой. Она, вероятно, не знает, кто он. Иначе сказала бы: «Я скажу ей, что звоните вы». Он не привык ждать. По крайней мере, через минуту он снова услышал секретаршу: – Сейчас она возьмет трубку.

Затем – ее голос.