Игрок Фемиды

— Не забудь стереть! — гоготнул Славка и запись оборвалась.

А я расхохоталась. Сидела на полу и смеялась, пытаясь трясущимися пальцами пытаясь зажать себе рот, чтобы прекратить этот надрывный, незнакомый, грубый смех. Помогло. Перешло в проклятия. Разум полыхал, грозя провалить весь мир в темноту. Как полыхало все внутри. Если есть ад после смерти, то я уже в нем. Руки странно подергивались, а окружающее смазывалось. Наверное, из-за слез. А может потому, что сгорающий мир внутри меня неумолимо рушился и тело безжалостно резали осколки такого уже далёкого и утопичного будущего, оставив злое, холодное, безжалостное настоящее в котором уже наступил апокалипсис. Эти слова… я прежде не думала, что можно ощущать такую боль, чтобы было физически ощутимо. Лучше бы Вадик меня еще раз избил. Да лучше бы даже оттрахал, чем это все. Я бы пережила. Точно бы пережила это. А это….

Услышала, что кто-то страшно кричит, как будто его режут тупым ножом. Спустя миг поняла, что это срывается с моих губ. Снова закрыла рот руками, пытаясь унять животный вой от обуявшего меня ужаса. Брызнула кровь — прокусила палец. Боль чуть отрезвила. Встала раза с пятого. Села в кресло. Взгляд в одну точку, столешницу, которую я не видела.

Самое страшное, что время на этом моменте не остановилось. Что никто не ощутил, не понял, что меня уже нет. Время продолжало идти вперед, намекая, на то что миру похуй, что я сломалась. Жалко, быстро, непоправимо. Трясущимися пальца снова включила запись.

Нет. Не стало хуже. Стало настолько кошмарнее, что слова нет, чтобы описать. Он говорил об этом так спокойно. Так, сука, спокойно. Планировал он… Тварь. Двенадцать лет… Двенадцать. Лет. Химия. Год восстанавливаться.

«Прикинь, залетит?»

А прикинь, сука, залетела. Я зло рассмеялась, с силой ударив кулаком по столу.

«Выносить не сможет, не то, что родить».

Расплакалась.

Как-то надрывно, жалко, с сильными всхлипами, сотрясающими грудную клетку и весь мой сломленный внутренний мир, лежащий в догорающих руинах.

Сжалась на сидении, обхватила руками трясущиеся плечи. Не знаю почему с моих помертвевших губ сорвалось: «мама». Никогда ее не вспоминала. Да и вообще плохо помнила. Не знаю.

Ключи звякнули в двери, когда я уже ополовинила бутылку дорогого шотландского виски и просмотрела запись столько раз, что знала, каждое слово. Поставила на паузу. Как раз в месте, где он должен был произнести «диазепам, кайф снять».

Антон недолго провозился. Вошел на кухню и радостная улыбка при моем злорадном оскале померкла. Он нахмурился, прислонился плечом к стене, оценивающе глядя мне в лицо. Взгляд быстро, почти не задержавшись, скользнул по бутылке на подлокотнике моего кресла, по горлышку которой постукивали мои наращенные ногти. Хотела завтра на коррекцию записаться, надо бы не забыть. Я хмуро осмотрела отросшие дуги собственных ногтей над черным гель лаком.

— Есть повод выпить? — ровным голосом спросил он, все так же подпирая плечом стену и заложив руки в карманы черных, стильных брюк.

— О, весьма весомый. — Кивнула я, зло фыркнув и исподлобья глядя на эту спокойную, излишне спокойную тварь. Протянула ногу под столом, пнула кресло напротив к нему. — Сядь, побазарим за жизнь.

Тварь не шелохнулась, чуть прищурившись и глядя мне в лицо.

— Сядь, сказала. — В моем голосе прорвались рычащие нотки. Я пригубила бутылку, стремясь загасить животный порыв вцепиться ногтями в это красивое лицо суки так долго и успешно водящей меня за нос.

А он понял. Рябь по лицу. Мертвенная бледность. И убито прикрытые глаза. И все. Мой мир рухнул, а он просто чуть побледнел. Мой тихий свистящий выдох сквозь стиснутые зубы.

— Кто рассказал? — голос ровный, почти не напряженный. Даже холодный.

— Ты сам. — Хохотнула я, щелкая кнопкой и включая воспроизведение.

Он глаз не открыл, чуть склонил голову. Темный росчерк ресниц дрожит. Губы плотно сжаты. Дослушал до конца. Хлопнула крышкой его ноутбука. Откинулась в кресле и вновь пригубила.

— Двенадцать лет. Год в реанимации. Две клинические смерти. Влюбился и решил соскочить. Серьезно, да? — саркастично спросила я, взбалтывая виски в бутылке и зачарованно глядя за плеском жидкости. — Нет, ну самому-то как? Не смешно?

— И я бы соскочил. — Он распахнул глаза, глядя на меня темным, незнакомым взглядом. — Если я дал слово, я это делаю. Мне просто нужно было время, чтобы деньги крутились, пока я на реабилитации овощ бы изображал.

— Словам наркома верить нельзя. — Насмешливо процитировала я его. — Так ты мне сказал, когда тыкал в Вадика отверткой? — Тряхнула головой, сбив нарастающую, путающую мысли ненависть. — Как часто? Как часто ты вкидываешь?

Лучше бы он не отвечал. Или хотя бы соврал.