Игрок (ЛП)

Причём так казалось не только мне. Мимо нашей кабинки продефилировали, отчётливо вздыхая, две куколки (уже в третий раз).

— Ты везде это чувствуешь, да?

— Чувствую что? — Он ничего не замечал.

— Женское внимание. — Мой палец скользил по краю бокала. — Какими были твои последние отношения?

— У меня никогда не было отношений.

Я подождала ощущения скребущих по доске ногтей, но он говорил правду. — Значит, ты просто играешь с женщинами.

— Нет.

— Но либо одно, либо другое. — С подсчётами я справлялась. Если бы всякий раз он спал с новой женщиной, зарубки на его поясе приумножались.

— Какими были твои последние отношения? — спросил он.

Я не стала обращать внимание на то, что сам он мне не ответил. — Примерно год назад я рассталась с парнем, с которым встречалась почти два года. Мы собирались пожениться. — Бретт был таким нормальным, с простой и понятной жизнью. В то время нормальность и простоту я приравнивала к честности. — Свадьба должна была состояться через несколько недель. — Я только-только получила паспорт для медового месяца на Карибах, и как раз заканчивала шить свадебное платье, с которым промучилась уже кучу времени. То, с каким трудом мне это давалось, уже само по себе могло послужить сигналом.

— И он позволил тебе уйти?

Позволил?

— Что он мог поделать?

Дмитрий выдержал мой взгляд. — Будь я на его месте, я бы боролся.

Эти слова отозвались во мне дрожью. — Кто сказал, что Бретт не делал ничего подобного?

Каждое воскресенье я представляла, как он сочиняет очередное письмо, пытаясь достучаться до моих воспоминаний о счастливых днях и добраться до тех уголков сердца, которые ещё не успели окаменеть после его измены.

— И всё равно ты к нему не вернулась.

Я вздёрнула подбородок. — Он мне изменил.

— Мне очень жаль, Вика, — искренне произнёс он. — Тебе, наверное, было очень тяжело.

— Было. — Посчитав, что теперь моё подвенечное платье проклято, я, вместо того, чтобы продать, разрезала его на лоскуты. — Знаешь, все ставили против нас, но я была непоколебима. — Отношения с Бреттом заставляли меня впервые задуматься о некоторых вещах.

А что, если бы я не была аферисткой? Что если бы я могла представляться своим настоящим именем — всё время? Что если зарабатывать на жизнь шитьём?

— Я действительно считала, что у нас был шанс.

— Ты бы хотела снова быть с ним?

Раньше всё было неплохо. Я к нему переехала, а он оплачивал мне машину. Я сократила участие в розыгрышах и записалась на дизайнерские курсы. Он готовил, я делала уборку. Мы жили скромно.

Конечно, скрывать аферы было непросто, но и близко не столь тяжело, как нынешние обстоятельства. Даже после выплаты семейного долга меня всё равно должны выселить, а в моём распоряжении имеется лишь дышащий на ладан пикап. Разумеется, теперь у меня был Порше. Правда, ненадолго. Боже, столько всего навалилось. — Я не знаю, — рассеянно пробормотала я.

У Севастьянова выступили желваки. — Вот почему ты так осторожна.

Отчасти.

— Давай больше не будем о нём говорить.

Поколебавшись, он согласился: — Давай. Расскажи о себе.

— С чего же начать? — Я была близка с Дмитрием (дважды), и всё равно мы почти ничего друг о друге не знали.

— От чего Викторию Валентайн бросает в дрожь? — Его волосы развевал игривый ветерок.

Вот прямо сейчас мой пульс ускорялся благодаря золотоглазому русскому.

— По сравнению с твоими подругами моя жизнь довольно скучна.

Он никак на это не отреагировал. — Где ты училась?

— Я была на домашнем обучении. Родители хотели, чтобы я присоединилась к семейному бизнесу. Никто лучше них не справился бы с моим обучением.

— Расскажи о своей семье.

— После тридцати лет брака родители по-прежнему друг от друга без ума. Старшая сестра, Кэрин, моя лучшая подруга. Брат — мой герой. У меня большая любимая семья. Которая по отношению ко мне порой проявляет гипер-опеку. Но мне кажется… — я замолчала.

— Тебе кажется что?

Что они меня недооценивают.

— Ничего. А твоя семья? Ты сказал, что Максим тебя практически вырастил.

Очарование Максима, должно быть, частично перешло и на младшего брата. Возможно, именно поэтому в Дмитрии чувствовалась смесь лоска и неуверенности.

— Мама умерла, когда мне было пять лет, отец — когда мне было семь.

— Соболезную. — Я уже собиралась спросить о причинах, но его изменившееся выражение лица заставило меня передумать. Вместо грусти на его лице я увидела… гнев.

На руке, держащей стакан, побелели исцарапанные костяшки. Потом он, пытаясь успокоиться, вздохнул.

Я попыталась сменить тему. — Вы с Люсией вроде бы хорошо ладите.

— Да. Она мне очень нравится. — Он нахмурился и потом добавил: — Сначала всё было наоборот. Мне была неприятна сама мысль о ней. Не нравилось, как стал вести себя брат. О чём я не постеснялся ему сообщить, — по его тону было понятно, что он приуменьшил обстоятельства.

— В смысле?