Игрок на другой стороне

— Мистер Йорк, — выдавил из себя Арчер, — я не должен был говорить с вами подобным образом, и это больше не повторится. Что касается ухода, то я предпочел бы остаться.

— В самом деле? Отлично.

Музейные черты Роберта Йорка едва ли отражали испытываемую им признательность, но его рука, словно непроизвольно, взяла еще две салфетки и поднесла их к носу.

— Может быть, мы займемся почтой? — мягко осведомился растроганный Том Арчер.

— Ах да, почта!

Старший Йорк снял очки без оправы, прочистил стекла и вернул их себе на нос. Выбросив в мусорную корзину использованные салфетки, он подобрал лежащий наверху пачки конверт, повертел его в руках и положил на место.

— Мистер Арчер, не знаю, как вам сказать… Не хотите ли сесть?

Казавшийся удивленным Арчер опустился на стул. Роберт Йорк деликатно кашлянул, прикрыв рот ладонью. Откинувшись в своем вращающемся кресле, он уставился в потолок, словно искал на нем что-то.

— Как вы, возможно, знаете, — начал Йорк, — я всегда стараюсь избегать… э-э-э… эмоционального подхода к делам. В эмоциях я плохо разбираюсь. Для меня вещи либо правильные, либо нет. Понимаете?

Том Арчер героическим усилием удержался от произнесения цитаты из Гегеля,[8] вертевшейся у него на языке.

— Разумеется, понимаю, — ответил он.

— Я вышел из себя, говоря с вами о марках Сальвадора, — продолжал Роберт Йорк, также проявляя героизм, — очевидно, потому, что до того имел беседу с моим кузеном Персивалом. Сосуд человеческих эмоций имеет ограниченную вместимость, и лишняя капля способна расплескать его содержимое. Это возможно, мистер Арчер?

— Это не только возможно, — заверил его мистер Арчер, — но и происходит постоянно.

— Это меня успокаивает. Видите ли, мой кузен… — Четкий голос Роберта Йорка увял и словно доносился по радио из-за океана.

— Может быть, мистер Йорк, — спросил Том Арчер после небольшой паузы, — вы не хотите говорить об этом?

Йорк вздрогнул:

— Прошу прощения?

Когда Арчер повторил вопрос, он ответил:

— Напротив, Арчер, очень хочу, а теперь, пожалуй, и могу. Я полностью доверяю вам после… Ну, вы знаете, что я имею в виду.

— Пожалуй, сэр.

— Короче говоря, мой кузен просил у меня денег. Даже не просил, а требовал. Я отказал. Отказ в займе кровному родственнику, который вскоре должен унаследовать несколько миллионов долларов, может показаться вам очень странным, Арчер, но я чувствовал, что должен так поступить. Это вопрос принципа. Мое отвращение к мотовству и распутному поведению Персивала было вторичным. Видите ли, — продолжал Роберт Йорк, говоря чуть более быстро, — я всегда считал своим долгом следовать духу и букве завещания Натаниэла Йорка-старшего и в какой-то мере взял на себя бремя следить, чтобы мои кузены поступали так же. Получение наследства, оставленного нам дядей Натаниэлом, зависело от нашего проживания в четырех замках определенное количество лет, и я, вспоминая безупречную жизнь дяди и его гордость семейными традициями, воспринимал это как нечто значительно большее, чем вопрос места жительства. Как я часто повторял Персивалу — в последний раз совсем недавно, — Йорк, живущий в доме Йорка в Йорк-Сквере, принимает на себя моральные, а может, и юридические обязательства вести честную и достойную жизнь. Я зашел так далеко, что заявил Персивалу о своем намерении обратиться в суд и потребовать, чтобы его лишили доли наследства дяди Натаниэла вследствие недостойного поведения.

— И что же на это ответил мистер Персивал? — спросил Арчер, хотя по данному поводу не питал особых сомнений.

— Много неприятных вещей в весьма неприятных выражениях, — нехотя сообщил Роберт Йорк. — При этом он рассмеялся мне в лицо. Полагаю, он был прав относительно юридического аспекта дела — возможно, это усилило мою решимость отказать ему в займе. — Признание явно стоило ему немало. Взяв очередную салфетку, Йорк вытер лоб. — Зная Персивала, — продолжал он более четким и ясным голосом, — я уверен, что мог бы и теперь избавиться от возникшей между нами холодности, одолжив ему деньги. Но если бы я поступил так, Арчер, Персивал воспринял бы это как проявление слабости, и мне уже никогда не удалось бы отделаться от его требований. А теперь я чувствую себя свободным. Хотя… э-э-э… термины, в которых я выразил свой отказ, огорчают меня до сих пор, в них есть одно достоинство: я уверен, что больше он не попросит денег.

— Откровенно говоря, — заметил Арчер, — мне кажется, что цель полностью оправдывает средства. Я знаю, как вы опасаетесь быть несправедливым к кому бы то ни было, но это не было несправедливостью, мистер Йорк — вы сделали добро мистеру Персивалю, отказав ему.

— Вы так полагаете, Арчер? В самом деле? Должен вам сказать, что я очень рад это слышать. Ну, тогда…

— Займемся почтой, сэр?

— Да, конечно.

И Роберт Йорк с самым веселым выражением, какое только могло появиться на его лице, достойном Музея мадам Тюссо,[9] подобрал верхний конверт из небольшой кучки писем, взял пластмассовый нож, который держал наготове Том Арчер, вскрыл конверт, вернул нож Арчеру и извлек странной формы карточку с отпечатанной на ней буквой «J».