Игроки Господа

Я размахнулся и ударил Деция по лицу. Сильно. За пузырем проходили зоны, миры за мирами создавались в просчитанной симуляции и воспоминаниях, истории проигрывались снова и снова, с чистого листа. Откуда-то я знал все это, уловил на грани всеведущей тени, льющейся сквозь станцию Иггдрасиль, подобно течениям в великом океане, омывающим ничтожный атолл. Здесь, в этом закрытом пространстве и времени, величие и жестокость всех уровней Тегмарка повторялись в бесконечной миниатюре, словно половина неба, в мельчайших подробностях отраженная в крошечной капле вина на дне бокала. Здесь я мог получить ее — ее симуляцию — с позволения Ангелов. Но мне нужно было другое. Я хотел, чтобы она жила!

— Верните ее мне! — взмолился я, опаляя Деция и его спутника своей страстью, своей несгибаемой жаждой. Мои стрижающие силы продолжали гореть даже в таком лучистом, могущественном месте. — Разве я прошу многого?

— Что ж, хорошо, — ответил мой брат и закрыл глаза. В пузырь вошел Ангел Омеги.

Двадцать три

SgrA*

Пришло облако, закрыло лик солнца — и лишилось своего белого великолепия. Дерево растет в прохладе и стремится к теплу. Дереву не нужна любовь, хотя я предлагал ее ему и отдавал. Оно карабкается в небеса и спит спокойно, когда наступает ночь. Но я мало знаю о дереве. Это моя жизнь. Если бы у меня была надежда, она могла бы вырасти только в дерево.

Двор такой же, как и всегда. Лужайка широкая и зеленая, а дом за ней — красный. Мое окно — как яркое пламя, теперь, когда облако ушло с солнца, и свет сияет на стекле. Водопроводные трубы змеятся по стене, тускло-зеленые, с хлопьями облупившейся краски. Цементный водосток огражден невысокими скатами. Сюда они выбрасывают мертвые коричневые листья из чайника. Иногда, я прокрадываюсь туда, и нахожу листья, прилипшие к грубому бетону, и прижимаюсь к ним губами. Что было теплым и сладким — теперь мертво. Смерть придает чаю кислый привкус. Цементная дорожка потрескалась в тех местах, где с ней схватились корни дерева. Трава под опавшими листьями — желтая и бурая. Вдоль края красной черепичной крыши бежит стальной желоб — бежит туда, куда стекают зимние воды, туда, где собираются тела листьев. Дом и двор по-своему красивы. Только внутри дом тускло-коричневый, а цвета утратили свой смысл под гнетом скуки и трех мертвых душ, никогда не пытавшихся одолеть пропасть.

Я — дерево. Я — в дереве. Я заключен в соке, поднимающемся из глубоких корней истории всей Земли. Он лежит на траве и не сучит своими неуклюжими ногами. Один глаз голубой, словно небо, зеленый, точно дерево. В другой глаз он тычет заостренной палочкой. Дорогой боженька в небесах… но нет, нет ни небес, ни бога. Мертвые души. Сотрясение воздуха без слов. Мы будем стоять здесь вечно, и облака будут находить на солнце, а дожди — мочить наши листья, пока они не опадут, длинные и бурые, и тогда цикл повторится снова и снова, как должно, и все мёртвые души, все мы, будем страдать от проклятия в домике с красной черепичной крышей, и Артур ждет и наблюдает, наблюдает, наблюдает. Вечно.

Двадцать четыре

Лун

Она вынырнула на поверхность неожиданно, словно кто-то вытащил ее за волосы. Ангел вырвал ее из ада, связал воедино останки, уцелевшие в сердце безумного молчаливого кошмара — обстрела — длинного, резонирующего мгновения смерти. Каким-то непостижимым образом ее мысли, размытые и спотыкающиеся, сконцентрировались на сумасшедшей книге, столь любимой К-машинами, последней навязчивой идее Августа. В отчаянии она пыталась вспомнить суть этой простой, бесконечно извилистой повести. Что это было? Как это было? Собрать все вместе. Ей казалось, что от этого понимания зависит продолжение ее жизни. Ну хорошо. Нейроврач Линколлью… как его звали? Неважно… Квантовый экспериментатор и медсестра — обычные нормальные люди, изолированные в собственных одиноких ментальных/экспериментальных/интерпретируемых мирах. Как и кузина, но ей удается почувствовать сострадание к несчастному умственно отсталому мужчине. К Авг… К Артуру. Он, конечно же, абсолютно солипсичен, замкнут в себе, рассеян — только, странным образом, это не так: его ужасное состояние учит Артура хитрости, если не жестокому, мифическому восприятию Реального. Затем в квантовом эксперименте они попадают в суперпозицию кота Шредингера / друга Вигнера, и их сознания вместе истекают кровью. Но умственно отсталый Артур-Мерлин-Один исполняет роль своего рода воронки, засасывающей их — их всех — в глубины Реальности Ура — ужасную, ледяную, окончательную и безысходную.