Игроки с Титана

— Не забывайте о том, что целью войны для нацистов является полнейшее искоренение мирового еврейства. Это не просто побочный результат войны.

Наступила тишина.

Обратившись, наконец, к своим людям из НП, Николь приказала:

— Схватите его!

Один из агентов НП прицелился и выстелил из пистолета в Гольца. Но тот, с большой точностью рассчитав время, в то же самое мгновение, когда дуло пистолета совместилось с целью, вошел в контакт с обволакивавшим его полем фон Лессинджера. Все окружающее вместе с теми, кто в этот момент находился помещении, затуманилось и исчезло. Он остался в той же самой комнате, вокруг красовались все те же болотные орхидеи, но людей в ней уже не было. Он присутствовал здесь один, теперь уже в качестве неуловимого призрака будущего, вызванного полем, вырабатываемом аппаратурой.

Перед его мысленным взором промелькнули в совершенно беспорядочной последовательности картины, связанные с Ричардом Конгросяном, вовлеченным в какие–то загадочные события, сперва связанные с ритуалами его очищения, а затем с Уайлдером Пемброуком. Уполномоченный НП что–то сделал, но Гольц не смог разобрать, что именно. А затем он увидел самого себя, сначала обладавшего огромной властью, а затем вдруг — что было уже совершенно непостижимо — мертвого. Николь также проплыла в поле его зрения, но какая–то совершенно иная, чего он также не смог постичь. Смерть казалось, существовала повсюду в будущем, она потенциально поджидала всех и каждого.

Что это могло обозначать? Может быть, это всего лишь игра воображения?

Крах уверенности неизбежно навел его на мысли о Ру Конг–у. Все это было следствием его психокинетического дара, искажением фактуры будущего, обусловленным парапсихическими способностями этого человека.

Знал ли об этом сам Конгросян? — задался вопросом Гольц. Могущество такого рода — может составлять тайну даже для того, кто им обладает.

Конгросян, заблудившийся в лабиринте собственного душевного расстройства, по сути не является дееспособным, и тем не менее он все еще способен непредсказуемым образом воздействовать на свое окружение, все еще угрожающе нависает над пейзажем всех альтернативных будущих, над всеми грядущими днями. Если бы я только смог постичь это, — подумал Гольц. Постичь этого человека, который станет главнейшей загадкой для всех нас… тогда я справился бы. Будущее больше уже не состояло бы из трудно различимых теней, сцепленных в такие конфигурации, которые обычной логике — моей, во всяком случае, — никогда не удается раскусить.

***

В своей палате в нейропсихиатрической клинике «Франклин Эймс» Ричард Конгросян громко провозгласил:

— Я теперь абсолютно невидим.

Он поднял руку, провел ею в воздухе, но ничего не увидел.

— Вот оно и наступило, — добавил он, и не услышал собственного голоса: он перестал воспринимать и звуки. — Что же мне теперь делать? спросил он у четырех стен своей палаты.

Ответа он не услышал. Конгросян был совершенно один. Теперь он был лишен малейшей возможности связываться с внешним миром.

Мне необходимо выбраться отсюда, решил он. На поиски помощи — здесь он не получал никакой помощи; медики оказались не в состоянии приостановить дальнейшее развитие его заболевания.

Я вернусь в Дженнер. продолжал размышлять он, — повидаться со своим сыном.

Не было никакого смысла разыскивать д–ра Саперба или любого другого врача, независимо от того, ориентирован он на химиотерапию или нет. Время подыскивать способ лечения безвозвратно прошло. Теперь болезнь его вошла в новую стадию. В чем она будет заключаться? Этого он пока еще не знал.

Однако со временем узнает. При условии, что переживет ее. Только как это ему удастся, когда он уже и так во всех отношениях мертвец?

Вот так, отметил он про себя. Я умер. И все же я еще жив. Это было дня него загадкой. Он никак не понимал этого.

Наверное, подумал он, я должен искать воскресение, воскресение как телесное, так и духовное.

Не прибегая к излишней осторожности — ведь никто не в состоянии был его видеть — он покинул свою палату, прошел по коридору к лестнице, спустился вниз и вышел наружу через боковой выход клиники. Вскоре он уже шагал по тротуару незнакомой улицы, в холмистом районе Сан–Франциско, окруженный громадами высоченных зданий, многие из которых были построены еще до Третьей мировой войны.

Стараясь не наступать ни на какие трещины в асфальте, он практически свел на нет, пока хотя бы до поры до времени, последние следы того мерзкого запаха, которые оставались даже во время его бодрствования. Мне, похоже, становится лучше, решил он. Я отыскал временный ритуал очищения или по меньшей мере уменьшения этого моего навязчивого телесного запаха…

Каким образом теперь я смогу играть на фортепиано? — спросил он сам себя. Это, очевидно, означает конец коей карьеры.

И тогда он вдруг вспомнил — Меррилл Джадд, химикал из «АГ Хемие».

Предполагалось, что Джадд должен помочь мне, вспомнил он. Я почти совсем забыл об этом, разволновавшись в связи с тем, что стал невидимым.

Я могу отправиться в «АГ Хемие» взяв роботакси.