Игрушечный дом

Елена по-прежнему лежала, глядя в потолок, с незажжённой сигаретой во рту. Где-то в доме играли на пианино, звуки доносились совсем слабо, едва-едва. Там всегда играли по воскресеньям и всегда опереточные мелодии. Она подошла к кровати и щелкнула своей зажигалкой.

— Теперь я пойду, — повторила она.

Елена подняла голову и, опершись на локоть, зажгла сигарету.

— Как хочешь, — ответила она. — Здесь не так уж весело.

Роза спросила:

— Налить тебе?

— Да, спасибо!

Она взяла стакан на кухне. Здесь не было никаких занавесок, никакой мебели, всё было только белым.

Стоя посреди кухни, Роза почувствовала, что её тошнит, у неё появилось чувство нависающей катастрофы. Что-то противное надвигалось на неё, что-то неотвратимое.

«Я не справлюсь с этим… Никому с этим не справиться. Но я ведь ничего не обещала, вообще ничего, ведь это была только игра, просто слова, Елене следовало бы понять, что это несерьезно… Я никуда не поеду! Ни с кем…»

— Что с тобой? — спросила рядом с ней Елена.

— Мне плохо. Меня, кажется, сейчас вырвет!

— Вот раковина, — сказала Елена. — Наклонись… Попробуй! Сунь пальцы в горло. — её сильные руки сжимали лоб Розы, и она повторяла: — Делай так, как я говорю. Пусть тебя вырвет, может, тогда с тобой можно будет поговорить.

Потом она сказала:

— Сядь здесь. Ты боишься меня?

— Я боюсь разочаровать тебя!

— Единственное, чего ты в самом деле боишься, — это того, что ты виновата. Всю свою жизнь во всём виновата ты, и поэтому с тобой никогда не бывает весело. Я не хочу с тобой ехать до тех пор, пока ты думаешь, что должна быть где-то в другом месте. И твоя мама тоже этого не хочет.

Роза ответила:

— Она не знает, каково мне.

— Конечно знает. Она не глупа. Она пытается отпустить тебя на волю, но ты приклеиваешься накрепко и купаешься в собственной совести. Чего ты хочешь?

Роза не ответила.

— Я знаю, сказала Елена. — Охотней всего ты поехала бы со мной вдвоём, и как бы ни беспросветно было бы это путешествие, ты осталась бы довольна, потому что в этом не было бы твоей вины. Не правда ли? Ты была бы спокойна.

— Но ведь так не получается, — прошептала Роза.

— Нет. Так не получится.

Елена ходила взад-вперёд по кухне; в конце концов она остановилась за спиной у Розы и, положив руки ей на плечи, спросила:

— Чего ты больше всего хочешь именно сейчас? Подумай!

— Не знаю!

— Не знаешь. Тогда я скажу тебе, чего ты хочешь. Ты хочешь поехать с мамой на Канарские острова. Там тепло и в меру экзотично. Там есть врачи. И завтра ты пойдёшь и забронируешь места в отеле.

Роза возразила:

— Но самолёт…

— Он садится очень спокойно, она наверняка выдержит. А теперь иди домой! Скажи ей об этом!

Елена увидела, как лицо сидящей перед ней разглаживается от неслыханного облегчения, оно стало почти красивым. Отпрянув, она сказала:

— Не надо благодарности. Ты — мышка. Можешь теперь станцевать немного на столе. Но хотя бы радуйся, пока танцуешь.

— А потом?! — воскликнула Роза. — А что потом?

— Не знаю, — ответила Елена. — Откуда нам знать, как всё сложится у нас?! Некоторые королевы правят очень долго.

Тот, кто иллюстрирует комиксы

Газета вдалбливала имя Блуб-бю, повторяя его почти двадцать лет, когда Аллингтон покончил со своей работой, и продолжать серию[24] пришлось с другим художником. Тогда запаса материалов оставалось всего на несколько недель, а дело было спешное. Договоренность с другими странами требовала гарантии по меньшей мере на два месяца вперед. А ведь Блуб-бю был выгодной серией, которая выходила с бешеной скоростью, ее не мог создавать кто попало. Они пригласили целую уйму художников на испытательный срок и предоставили им место в газете, это экономило время для наблюдения за их работой. Естественно, задание было для всех одинаковым. Через несколько дней два художника по профессиональной непригодности были удалены и заменены другими. Контролеры совершали обход несколько раз в день и пытались помочь художникам понять то, что от них требуется.

Среди контролеров выделялся один высокий человек, звали его Фрид. У него была больная спина, предположительно оттого, что он вынужден был постоянно склоняться над рабочими столами художников. А этот новый художник — молодой и не без амбиций — был, возможно, самым лучшим из всех, но все еще недостаточно хорош.

— Вы должны помнить, — твердил Фрид, — вы все время должны держать в памяти, что интенсивность работы будет возрастать. У вас будет полоса из трех или четырех картинок, в случае крайней необходимости — пяти, но это нежелательно. Хорошо! Во-первых, вы должны снимать напряжение, накопленное накануне. Работа над картинкой — это игра, которая может продолжаться. Вы накапливаете новую энергию во второй картинке и приумножаете ее в третьей и так далее. Это я вам сказал… Вы работаете хорошо, но теряетесь в деталях, комментариях, вышивках, мешающих основной линии рисунка. Он должен быть прямолинеен, прост и двигаться навстречу кульминационному пункту, климаксу[25], так сказать… Понятно?

— Я знаю! — ответил Самуэль Стейн. — Я знаю! Я попытаюсь!