Игрушечный стрелок

– Твою мать, где я?

– В клетке. Не видишь, что ли?

– Какого черта?! – от избытка чувств я ударил рукой по прутьям. – Что я тебе сделал?!

– Пока что ничего. Но сделаешь еще очень, очень много. – снова мерзко захихикал лже-Боджер.

– Давай говори, что тебе от меня надо! У меня же ничего нет, сам знаешь!

– О, у тебя есть то, что есть вообще у любого взрослого мужчины в твоем возрасте… Твои мышцы! И главное – ты из тех редких людей, у кого нет главного мешающего фактора – близких людей, которые будут тебя искать! Обожаю таких, как ты!

– То есть, тебе просто нужна рабская рабочая сила? – усмехнулся я. – И ты думаешь, я стану?

– О, еще как станешь! Сначала посидишь в этой камере недельку на кумар-траве, ослабнешь так, что едва сможешь двигаться, потом мы тебя переведем к остальным и начнем кормить нормально. Но только если будешь работать, а кто не работает, тот, как известно, не ест!

Лже-Боджер гнусно причмокнул:

– Еще ни разу система не давала сбоя, уж можешь мне поверить. И не таких ломали. Но всем будет лучше, если ты не будешь строить из себя героя и сразу примешь свою судьбу. Собственно, за этим я сюда и пришел – рассказать тебе о твоем будущем и предложить выбрать вариант попроще.

– Меня в нем не будут травить неизвестной дрянью? – с подозрением уточнил я.

– Ну уж нет, этот пункт плана остается неизменным. – ухмыльнулся луковый. – Иначе никто не поручится, что ты не бросишься бежать, едва тебя выпустят из клетки… Даже последние доходяги нет-нет, да и находят в себе какие-то скрытые силы на последний, решающий бросок, а уж такой, как ты… Просто чем дольше ты сопротивляешься и чем дольше задираешь нос, тем дольше просидишь тут. А в общем камере и теплее и еда есть, там даже почти можно жить. А при соблюдении… скажем так, некоторых условий можно даже иметь определенные привилегии.

– Стучать, что ли? – скосился я.

– Что стучать? – не понял лже-Боджер.

– Я имею в виду, собирать информацию о других заключенных и докладывать тебе обо всем, что выходит за рамки дозволенного, верно? – невинно перефразировал я.

– Не мне, нет, что ты. – лже-Боджер замахал свободной рукой. – Я всего лишь посредник, поставляю нужным людям нужных людей… Но общий смысл ты уловил правильно, у тебя есть будущее.

И он снова мерзко захихикал, как будто мой потенциал имеет в себе некую выгоду и для него тоже.

– В общем, у тебя есть неделя на размышление. – луковый шутливо откланялся. – Если надумаешь что-то интересное мне сказать… То мне не интересно. С тобой мы уже больше не увидимся, так что… Удачи!

Лже-Боджер вышел за дверь и моя камера, лишившись источника освещения, снова погрузилась в кромешную тьму. Я на ощупь добрался до шконки и сел на нее, переплел пальцы рук и принялся по одному хрустеть суставами, постепенно успокаиваясь.

Зря ты рассказал про свой план, дядя.

Очень зря. Уж я-то найду как воспользоваться информацией.

Глава 3

Психологическое давление это первая веха ломки сознания. Вывести человека из морального равновесия, раскачать его эмоциональный фон, заставляя то считать себя суперменом, который обязательно справится со всеми трудностями, то мелким ничтожным насекомым, которое может лишь молить о пощаде и не помышляет о сопротивлении… И оставить его в этом состоянии.

Нетрудно понять, что именно поэтому в моем каменном мешке царит кромешная тьма и нет даже намека на окна. Первое, что должен потерять узник – это чувство времени. Когда это случится, он перестанет понимать, как давно было то или иное событие и не сможет определить, как скоро произойдет следующее. Неделя, о которой говорил лже-Боджер превратится для узника в месяцы или даже годы. Невозможность ориентироваться во времени даже по природным признакам – восходу и закату – угнетает человека и лишает его возможности связно мыслить.

Даже еду мне приносили с разными промежутками между кормлениями. Порой я даже проголодаться не успевал, а порой – готов был лезть на стену от голода. Хотя это могло быть связано так же и с размерами порций, которые варьировались от кормежки к кормежки так сильно, словно повара у них менялись каждый день. Хотя едва каждый день была одна и та же – полужидкая то ли овсянка, то ли пшенка без вкуса и запаха. К ней шла фляга с водой со странным привкусом – не иначе, с той самой дрянью, которой предполагается меня накачать к концу пребывания здесь, чтобы окончательно сломить. Не знаю, та ли это дрянь, которую меня накормили в доме лукового ублюдка, или уже какая-то другая, но после нее в голове слегка шумело, будто от трех рюмок водки, а длинные мысли было трудно додумать до конца. Эти ребята хорошо все продумали, в условиях постоянного нервоза, потери чувства времени и под приходами от этой дряни составить хоть сколько-то внятный план не то что побега, а хотя бы просто – сохранения интеллектуального равновесия – было попросту невозможно.