Игрушки богов

Кали-мА шагнула вперед, чтобы добить беспомощного и уже почти поверженного врага: она могла бы позволить сети разрезать его на куски, но хотела сделать это сама. Трезубец вскинут для удара, а могучий зверь обреченно смотрит вверх. Но в его глазах она не увидела желанного ей страха – только усталость воина, сделавшего в этом бою все, что он мог.

– Остановись! – слово, прогремевшее сверху, подобно цепким объятьям нерушимых оков заставило демонессу замереть с занесенным оружием. Сила, что прозвучала в этом слове, пронзила все ее тело, заставляя двигаться крайне медленно и неторопливо. Она, словно попав в поток тягучей воды, делавшей почти невозможным любое движение, попыталась обернуться, и ее тело, ставшее тяжелым и грузным, с трудом преодолевая чуждую силу, развернуло хозяйку к тому, кто его произнес.

– Эррубиэль!

Это имя приговором пронеслось над полем боя, вырвавшись из уст демонессы и ужасом впившись в сердце Санхары. Восьмикрылый, Копье Света, Гнев Паладиуса, Предводитель Восьмого небесного легиона – он по силе не уступал младшим богам. Санхара была даже не в силах посмотреть на того, от кого исходило сияние. Его сила подавляла, свет, исходивший от него, был всепоглощающим и нестерпимым, обжигающим и жестоким, не оставлявшим места темноте. И даже тени – извечные спутники света – в этот раз испуганно исчезли, гонимые прочь.

Демонесса еще силилась поднять оружие, когда копье парящего в небесах сорвалось в полет, пронзив архидемона, чтобы спустя миг вновь возникнуть в руках хозяина, а на груди Кали-мА возникла здоровая оплавленная дыра, которая начала шириться и разрастаться. Раздался обреченный вой гибнущего демона, он нарастал и рвал душу агонией, а следом тело вспыхнуло золотистым огнем и рассыпалось черным прахом, медленно опавшим на землю.

Взмах крыльев, и парящий гигант, не уступавший ростом Пирамидоголовому, чуть опустился. Тело Санхары взмыло вверх, а зеркало в ее руках лопнуло и осыпалось вниз осколками. Она дергалась от боли и зажимала глаза руками, будучи не в силах смотреть на того, кто сейчас парил в воздухе.

– Посмотри на меня, – слова повеления выше ее воли, и тело предало. Ее руки бессильно опустились по бокам, а глаза невольно нашли того, кто отдал ей приказ.

– Покажи мне свою жизнь, – новый приказ, и история ее жизни, проклятая и давно забытая, вновь воскресает перед Санхарой…

Она прижимается к матери, тихо плачущей возле стены.

– Мама, мама, ну не плачь! Смотри, мне дядя дал монетку, и мы сможем купить сегодня еду!

Рваное серое платье все в дырах и следах заплат. Вечный голод, а с ним и холод. Насмешки и побои. Уличные мальчишки, сытые, тепло одетые, вышедшие из своих уютных домов, показывают на нее пальцами и радостно улюлюкают:

– Смотрите, крыса! Ату ее, ату!

Погони по улицам города, камни, летящие ей в след – она уже давно с этим смирилась и привыкла. Главное, с нею была та, что ее любила и заменяла собой весь мир. Мама. Ее сухие, уставшие руки, похожие на ветки старого дерева, были самой лучшей защитой для нее и согревали теплее шерстяного одеяла. Ее глаза, уставшие и потемневшие от нужды и слез, горели для нее ярче звезд, что усыпали небо.

А потом ее не стало: слишком холодная зима, ветер, они бродили с ней по улицам опустевшего города от двери к двери в поисках кусочка тепла, и отовсюду их гнали. Мама заболела, много и долго кашляла, и Санна, отчаявшись, бросилась к городскому врачу, зажимая в ладошках пару несчастных медков – все их богатство.

Стук в тяжелую дверь, дыхание тепла, вырвавшегося изнутри дома, ее лепет, протянутые вперед медные монеты и пинок, вышвырнувший ее за порог дома. Медяки катятся по мостовой, а она заходится в плаче от обиды на этот несправедливый мир. Обиды на свою жизнь, где не было и просвета тепла и добра.

Тело мамы она укутала пледом, словно пытаясь хоть напоследок дать ей тепла, которого ей не хватило при жизни. Пара медяков на веки зарыли ее глаза и послужили платой могильщикам, обходившим город в поисках тех, кто не смог пережить ночь.

Вместе с мамой в ней умерла частица души, в которой было все доброе и светлое, что любовь матери зародила в ней. Она стала той, кем ее называли люди: настоящей крысой, уличной хищницей, не верящей и не боящейся никого. И всегда готовой пустить свои клыки в ход. Кражи, грабежи, а потом и первая кровь – вспорола брюхо ублюдку, попытавшемуся изнасиловать ее. Этот мир ненавидел ее, и она с лихвой возвращала ему всю ту боль и ненависть, что сама испила полной чашей. И когда однажды перед ней раскрылись врата, обещавшие силу, власть, перемены, она без раздумий шагнула вперед.

Школа улиц сослужила ей добрую службу: «Не верь, не бойся, не проси» – были ее главным девизом. Со временем она смогла собрать таких же как она отверженных, отчаянных и не кому не нужных. А потом началось их служение тому, кто за чужие жизни и боль щедро платил силой…

– И ты со временем стала такой же, как и те, кто причинял тебе боль.