Мои противники принялись медленно разводить руки в стороны и опускаться на бетонопластик. Справа от них выскочил второй боец, беря место нашей схватки в перекрёстный прицел. Сопротивления не было, все, включая меня, разводили руки и опусклись на землю, но один из урок, по мнению второго гвардейца, делал это слишком медленно. За что получил невежливый удар прикладом по темечку.
Я на мгновение возликовал, но только на мгновение: через миг боец был уже возле меня.
— А ты чего стоишь? Особое приглашение нужно?
И со всей силы ткнул мне дулом винтовки в солнечное сплетение.
Будет песня вам — чугада…»
— пела музыка, отвлекая от любых мыслей и чувств, помогая не ощущать боль. Пела прямо в голове, ибо любых предметов, способных воспроизводить её, у меня больше не было. Но память — куда более совершенный носитель, чем любой кристалл: услышав песню один раз, она может прокручивать её прямо у тебя в сознании до бесконечности. И никто, ни один жлоб, ни один садист от мира правопорядка не сможет её выключить.
Музыка пела. И пока она пела, я держался. Ведь сейчас для меня главное — продержаться.
— зазвучал бессмысленный, но соответствующий мрачному настроению припев, по которому уже кругу…
— Итак, нападение на добропорядочных подданных её величества, — лыбился донельзя довольный комиссар, двумя пальцами прокручивая вниз изображение моего личного дела, выведенное так, чтобы я видел отзеркаленную его часть со своей стороны. Кое-какие моменты, вроде моего удара шаром в висок, он с удовольствием высвечивал на огромном, во всю стену, экране. Действительно, не поспоришь, со стороны это выглядело не так, как чувствовалось изнутри. — Нанесение тяжких телесных повреждений. Насильственное изъятие огнестрельного оружия. Применение оного в целях нападения. Хулиганство, разбой, грабёж — полный комплект Шимановский! Кстати, ты ведь в курсе, что одна из твоих жертв до сих пор в реанимации без сознания?
Нет, не в курсе. Но мне отчего-то не было грустно по этому поводу. Если бы даже убил того хмыря, переживал бы не сильно. Он своё заслужил.
Что это со мной? Заразился у ангелочков их презрением к жизни неближнего своего? Стал черствый? Или это мир летит с катушек?
Не знаю. Месяц назад я с таким же точно настроением шёл убивать Толстого, и почти сделал это. И не чувствовал никакого дискомфорта и моральных терзаний. Значит, мир?
Но, с другой стороны, там я был припёрт к стенке, меня собирались покалечить (что хуже смерти) люди, которых я ненавидел всеми фибрами. Хотя здесь меня тоже могли покалечить или убить…?
Да, я стал черствее, но это разумная эволюция, а не резкий ароморфоз моего морального развития.
— Врачи оценивают его состояние, как тяжёлое, но стабильное. — Комиссар сделал многозначительное лицо. — Учти, Шимановский, если он умрёт, это будет совсем другая статья.
Я знал, что другая. Сейчас —
Меня откровенно прессовали, и я не понимал, почему. Начать с того, что мои рассуждения вроде «Приедут, разберутся, отпустят» оказались наивными и детскими. Согласно букве закона это не
Оружие действительно оказалось служебным. Бритые числились сотрудниками некой охранной фирмы, на него имелись все допуски и разрешения с печатями и подписями — не придерёшься. О том же, что вся эта компания собиралась делать, почему поджидала меня, куда намеревалась везти и прочие мои доводы гвардейцы даже не захотели слушать. Напал? Напал. Первый? Первый. «Законопослушные» не нападали? Нет, они «законопослушные». Следовательно, это я, такой нехороший и жуткий тип, без двух минут хладнокровный убийца, заварил кашу, и меня следует отшлёпать. А что было бы, если б сел в машину? Гвардии это не интересно. Вот если бы мой хладный труп нашли потом где-нибудь в вентсистеме, они бы заинтересовались, но пока трупа нет, нет и интереса.
На меня завели уголовное дело сразу по нескольким статьям, с суммарным наказанием более десяти лет лишения свободы. Если же тот тип умрёт, порог потенциального сидения перевалит за тридцать. Это по максимуму, конечно, реально больше двадцати не дадут, но мне кажется, и двадцать — цифра запредельная.