Валерия — небольшого роста, с волнистыми каштановыми волосами до плеч, которые когда-то были обесцвечены, а потом отросли, потом были снова покрашены, и получилась не совсем аккуратная трехцветность, которая в полутемном коридоре или, если особо не присматриваться, вполне сходила за неудачное мелирование. Ее лицо было в исходнике красивым. Почему в исходнике? Потому что кто-то будто взял ее за аккуратный носик и подкрутил, сместив глаза, брови, рот на середину лица, оставив лоб, подбородок и щеки непривычно большими, при в общем-то безукоризненной форме самого овала. На свадебной фотографии она, двадцатитрехлетняя, выглядела на тридцать три — длинное, не сильно пышное платье (скромное, как отметила свекровь) было едва уловимого кремового оттенка и сделано из плотной, не воздушной, как было модно, ткани. Верх был умеренно оголен, потому что невеста не должна быть похожа на проститутку, а мода — это не главное. Ее свадьба была самым важным днем в ее жизни, внутренне, духовно важным, как молитва, которую лучше говорить шепотом, как крестик, который носишь под рубашкой. Так вот про фотографию. То, что она выглядела там такой статной, такой степенной, Валерии нравилось. Где-то в глубине души, конечно, подскребывало желание опровергнуть образ: главная цель в жизни женщины — быть мамой и поддерживать, украшая, семейный очаг. Если копнуть глубже, причиной этих незваных мыслей был тот, кто стоял возле нее, — в светло-зеленом костюме, со светло-лимонным галстуком. На фото Генка получился сногсшибательно, и она очень ценила его за это. То есть и за многое другое тоже, просто тогда, в тот щемящий серьезный миг, он стал мужчиной, настоящим, семейным. И этот неожиданно пижонский шелковый галстук очень шел ему.
Когда они встретились, то не думали как-то, что станут семьей, — учились на одном курсе в Академии министерства внутренних дел, ходили на занятия в форме, относились ко всему серьезно, увлекались криминалистикой, бывали на настоящих судебных заседаниях. Ребята на потоке все серьезные были, в одной только их группе четыре человека шли на красный диплом. Они, кстати, с Генкой тоже такие получили… А потом стали жить вместе, снимая убитенькую гостинку на Борщаговке, неподалеку от окружной дороги. Но зато это было их собственное жилье, родное. Возможно, в этом проблема…
Валерия слышала где-то о «молочных слезах», что неизбежно начинаются после рождения ребенка, смыкаясь вокруг головы и сердца необъяснимой депрессией. Да и депрессии-то никакой не было. Она как мантру твердила себе: «У меня все хорошо — у нас есть сын, есть прекрасная квартира, и гардины в ней есть, и на Новый год муж подарил мне домашний кинотеатр, у нас очень крепкая и любящая семья».
Наверное, с уходом с работы просто появилось больше времени, чтобы думать. Например, над тем, что же входит в стандартный пакет «крепкая семья»? Несомненно, главным узелком был сын. Ну и, соответственно, сближающие членов семьи заботы о нем, постепенно растущие вместе с ним и нацеленные на гармоничное взращивание достойного, доброго, сильного, образованного члена общества. Но Валерия знала, что растворяться полностью в ребенке — это не удел счастливых семей, должно быть что-то еще, какой-то большой обоюдный интерес, держащий людей вместе. Этим интересом является любовь, но что такое любовь? Как разложить ее на составляющие? Если бы на месте Генки оказался кто-то другой, с теми же исходными данными — разве была бы она менее счастлива?
Потом обиженно думалось, что, конечно же, все было бы иначе, если бы они все-таки жили отдельно. Но и тут здравый смысл с укором кивал ей и на четыре комнаты, и на семейные обеды, ощущение сплоченности, крепости и стабильности, и на выезды в «Метро», и на свекровь, которая оставалась с Антошкой, давая им с мужем возможность сходить в гости к друзьям, а ей выйти на работу через полгода, как закончит кормить грудью.
Гулять Валерия выходила на пустырь, к озеру. Там была солнечная и тихая улица, и если повернуться спиной к мусороперерабатывающему заводу, открывался дивный вид на правый берег, Южный мост и совсем другую жизнь за ним, в центре города.