Игры без чести

По мере того как тридцать лет превратились в тридцать один и уже пошел тридцать второй год, ощущение какой-то разболтанности, незацепленности в этом мире росло. Однажды Славка поймал себя на мысли, что, несясь со скоростью 140 километров в час вверх по улице Телиги, там, где на холме церковь и дурдом и дорога делает перед горкой резкий изгиб, — малейшая несогласованность между рукой, придерживающей руль, и мозгом — и он вылетит на полосу встречного движения, где с неменьшей скоростью несутся автомобили, вписываясь в тот же поворот. Это была какая-то новая, важная мысль, которую было почему-то приятно проворачивать в голове. Так же точно можно было легко, раз — и все, крутануть руль, двигаясь по реверсу на Московском мосту, когда встречный ряд плотно едет со скоростью не меньше девяноста. Мутировавший подвид этой мысли еще более интенсивно захватывал его в офисе, у окна. Центральное кондиционирование отключали в 19–00, а Славка часто оставался работать допоздна, тогда открывали окно, внизу было восемь этажей, а прямо напротив — густой в рыжих сумерках летний воздух, телевышка слева и центральная часть Киева вдалеке на холме, тысячи огоньков. Из-за ремонта пол был приподнят выше прежнего уровня, и окно, таким образом, оказалось ниже, к тому же там стоял стул для гостей. Темнота и воздух манили его. Ведь это так просто — запрыгнуть на стул… и вниз. Очень скоро ко всем открытым окнам у Славки развился какой-то особенный, оценивающий интерес, который по своей интенсивности опережал интерес к женщинам. Иногда, сидя за рабочим столом, закончив только что какую-то мысль и отвлекшись, чтобы дать мозгам отдохнуть, он перескакивал на какой-нибудь новостной портал, читал буквально пару строчек, потом возвращался к исходному документу. К этому добавилось неподвластное урезониванию желание резко вскочить, разогнаться, и… близость окна была осязаема, между ними — окном и Славкой — установилась какая-то астральная связь, все окна стали для него теперь воротами и порталами.

Он пытался отвлечься каким-нибудь хобби, приобрел клубную карту в дорогой фитнесс-центр, куда ходило много знакомых, оставался на клубные вечеринки, она ходила с ним, и они держались за руки, а когда не ходила, без труда, как-то сама собой находилась другая, с которой потом они удалялись заниматься здоровыми занятиями, часто в промежутке наведываясь в «Арену» или «Патипа» за менее здоровыми напитками.

То, что многие из его новых знакомых — наркоманы, как-то не укладывалось в голове. Они были совсем не наркоманы, хотя Вадик, пудря мозги очередной жертве, тоже говорил, что минет — это не секс и что секс — это тоже вообще не секс, а массаж. Наркоманы — это худые, с выпирающими скулами, с синими мордами в грязных спортивных костюмах, эти же просто «расслаблялись». Наркотик был для них чем-то вроде очередной биодобавки, какая-то важная и совсем безвредная составляющая успешной насыщенной жизни, при этом интимная, насколько это вообще возможно, сокровенная, о которой не принято распространяться вслух.

Когда Славка смог выходить на улицу, вечера стояли уже совсем теплые, почти летние. В синеватых сумерках прочитывалось манящее обещание ночи, внутри все чесалось, болезненно, в истоме, так как казалось, что жизнь улетает куда-то мимо него, в то же время все сопровождалось ощущением глубинной усталости и пустоты. Самое сложное было есть и спать. Любая еда казалась совершенно не возбуждающей субстанцией, и приходилось убеждать себя, заставляя жевать, чтобы работали челюсти, запивать обильным количеством жидкости, так как плохо отделялась слюна, и потом, давясь, глотать, не чувствуя вкуса. Заснуть получалось лишь на пару часов. Он просто лежал в постели не шевелясь, все тело ныло страшной усталостью, а сон почему-то не шел, за окном уже синело небо, поднимался бледный рассвет, раскрашивая обои на стенах.

Выйдя из больницы, Славка понял, что, едва окажется один на работе и в открытое окно поползут эти мшистые прохладные запахи сырого кирпича и зелени, он прыгнет. Дома подстрекала та же опасность, ведь противомоскитные сетки с окон легко убрать.

Едва переступив порог кабинета психотерапевта, он сказал, такой большой и обстоятельный: «Я не хочу жить, я хочу умереть». И удивился, что впервые произнес вслух то, что все никак не хотело переводиться с душевного языка на человеческий. Лечение принесло определенные результаты — путешествия в холодинамических сеансах открыли проблему, берущую начало из детства, хотя и оно, по большому счету, было Славке неинтересно. У него было все отлично, только совершенно, вот ни капли, не имело какого-либо глубинного, оправданного смысла.

18