Игры без чести

Он преследовал ее. Сидел в машине, когда ровно в половину десятого рябая курочка, осторожно пятясь, выкатывала коляску на прогулку. Близоруко щурясь, она озиралась по сторонам и, завидев его, будто каменела. Ее лицо становилось отрешенным, движения какими-то скованными. Пару раз он выходил помогать, но Валерия была настроена воинственно, объяснив, что ей неприятно видеть его тут, что ей не нужна его помощь. А Славка испытывал удивительный подъем чувств, радость и залихватский задор, ему стало очень интересно жить. Занимая боевую позицию у парадного, он чуть не пел, ездил по Южному мосту как на работу и иногда, завидев ее розовую восемнадцатиэтажную «свечку», такую новую и уже такую страшную, как и весь этот несуразный бетонный, обдуваемый ветрами массив, начинал смеяться. Он парковался либо возле въезда во двор, либо за детской площадкой и был так счастлив, что сводило скулы. Жизнь била в лицо, как холодный воздух на высоте трех тысяч метров, когда летишь с нераскрытым парашютом.

В каком-то романе, по мнению Валерии, очень глубокомысленном, звучала мысль, что к человеку можно одновременно испытывать влечение и дикую ненависть. Про первое Валерия почти не догадывалась, она даже желала ему смерти в какой-то момент.

Конечно, в первую очередь она поделилась своими страхами с мужем. Гена, если честно, как-то с трудом верил, что какой-то маньяк следит за его женой. То есть он ее любил и все такое, но версия с черным джипом и красной приплюснутой спортивной машиной казалась настолько абсурдной, что Валерию, встревоженную и задумчивую, становилось почти жалко.

— Зая, тут что-то другое… ты пыталась заговорить с ним?

— Нет, конечно, нет, еще чего!

Просто то, как он смотрит на нее каждый день! Разве этого мало?

Маринка, уже успевшая смотаться на неделю в Хорватию, была как всегда резка и непредсказуема и посеяла в ее душе новую тревожную мысль: «А что, если им нужен ребенок? Знаешь, сколько сейчас стоят детские почки!» — страшно выпучив глаза, сказала она. Валерия ощутила, как внутри все сжалось, подтянулось, прилипая к ребрам и образовав в груди холодную пустоту: «Господи, какой кошмар!»

В этот вечер Валерия даже плакала. Генка никак не мог прийти на работу позже. Он работал ужасно тяжело, на износ, не брал ни одного больничного, ему нужно было быть в торговом зале ровно в восемь утра, не позже. А плюс еще летучки, совещания, все это происходило в нерабочее время. Но он уже был старшим менеджером, еще немного — и станет супервизором, а это совсем другие деньги, другие условия.

— Мне страшно, понимаешь… мне стало страшно… — всхлипывала Валерия, — я совсем одна дома, я боюсь заходить в лифт, боюсь открывать дверь…

Гена ничего вразумительного посоветовать не мог. Но настоял на покупке домофона. Мама была не против, ей нравилось жить в ногу со временем, и домофон с небольшим сине-белым экранчиком казался ей вполне разумной покупкой. Валерии на пару дней полегчало.

Маринка, к сожалению, не могла подойти к дому подруги так рано, чтобы воочию убедиться в слежке. Ее муж, бизнесмен, любил поспать и в офис приезжал к одиннадцати, так что просыпались у них дома все, включая детей, довольно поздно. Валерия, несмотря на ее горячие расспросы и участившиеся звонки, мыслями по поводу всей этой истории делилась неохотно. Однажды, правда, когда Славка вдруг вышел из машины и пошел к ней уверенным быстрым шагом, неся в вытянутой руке букет из двадцати пяти бордовых роз, огромных просто, Валерию парализовал настоящий животный страх. Разбудив ребенка, беспомощно озираясь по сторонам, она завопила: «Уйди! Не приближайся ко мне!!!» Славка тем не менее подошел, положил цветы на коляску, улыбнулся, пронзительно и тепло заглянув ей в глаза, и, взмахнув полой светлого плаща, не оборачиваясь, зашагал к машине и, мягко вырулив со двора, тут же уехал. Говорят, возить цветы на коляске дурная примета, поэтому розы Валерия положила в продуктовую корзину. Стебли оказались такими длинными, что торчали с обеих сторон. Идя к Маринкиному дому, она ощущала себя законченной идиоткой, на нее оборачивались.

Когда подруга наконец вышла на улицу, Валерия снова расплакалась.

— Что ему нужно от меня?!

Этот вопрос беспокоил Маринку, возможно, даже больше, чем саму Валерию, потому что, если наивная пампушечка все-таки допускала мысль о вспыхнувших чувствах, то ей, без пяти минут журналистке, было совершенно очевидно, что дело тут ни в каких не в чувствах. Жили они в общем-то тоже не шикарно, запасть было не на что. Тайна будоражила и вызывала прилив самых искренних и теплых чувств к несчастной подруге.

— Что это? — спросила она, увидев розы.

— Он принес… положил… и сразу уехал.

— Ты что?! — Маринка ловко вытряхнула из пакетика бумажную салфетку и, вытянув цветы, застыла с ними, глядя на них с ужасом и отвращением.

— Какие красивые… — выдохнула Валерия.

Маринка, отставив руку с перевернутым букетом как можно дальше от себя, пошла к мусорке.

— Что ты делаешь?

— Ты ненормальная! Тащить в коляске… в коляске, блин, где твой ребенок! Как ты можешь вообще что-то принимать из его рук?