Игры без чести

Когда они попрощались, Валерия испытывала лишь смутную усталость и легкое раздражение. Когда неожиданно приехал Слава и привез цветок орхидеи в прозрачном пластмассовом кубе (Вадик заметил, что это моветон, и орхидеи дарят только малолеткам), у нее не хватило силы воли сказать, что все конечно. Это было какое-то нелепое столкновение, она совершенно не ожидала его появления и вместо того, чтобы вести себя беспечно и самодостаточно, поняла, что на самом деле очень рада его видеть, и получать от него цветок тоже очень приятно. Как и думать о том, каким он мог бы стать отцом для малыша.

Через несколько минут они встретились с Маринкой. Та была раздражена и немногословна, казалось, что общение с подругой, обманывающей мужа, вызывает у нее брезгливость.

Валерия орхидею не выбросила, а поставила в спальне на комод, рядом со свадебной фотографией. На следующий день, в субботу, пока она гуляла с малышом, Маринка позвонила ей домой. Трубку взял Гена. С легким придыханием, грустно и одновременно сочась иронией, Маринка рассказала ему об изменах жены и в конце бросила блистательную колкость по поводу ее прописки в их квартире. Гена и так был в поганом настроении из-за неурядиц на работе. Маринку он почти не знал, но что-то в этом звонке — таком диком, таком невозможном, не из их измерения, — конечно, задело его. Нелепая история с джипом и гормональной тупостью супруги была просто забавным эпизодом, но тут уже явно было затронуто что-то более глубокое. И он пошел за советом к маме.

К возвращению Валерии все уже рухнуло — мама не только не опровергла этот бред про измену, а вполне грамотно обосновала, как и когда это могло происходить, и, по большому счету, была права. Но праведный гнев распространился дальше, и, когда Валерия, еще ничего не зная, вынимала сына из коляски, нервничая, что не успевает сварить ему супчик, — бабушка малыша уже почти убедила папу, что его отцовство может оказаться весьма спорным. Хотя внешне мальчик напоминал отца — в таком возрасте это почти ничего не значит.

Валерия не спорила и не плакала. Более того — ничего не отрицала. Когда дело коснулось ребенка — волна, поднимавшаяся из глубины души, горючее истерическое цунами, словно рассосалось, рассыпалось и осело туманом и свежестью. Они отрекаются от ребенка, стало быть, ей нечего делать с этими людьми. Выслушав свекровь, а потом и мужа, который-то как раз и не хотел ее ухода, уже давно простил и просто нуждался в некоторой демонстрации мазохизма с ее стороны (да и его мама тоже), Валерия лишь заметила, что это «бред», но, раз так, пусть… будет так. Уехать сегодня она не может, так что им придется потерпеть до завтра.

Она все-таки приготовила сыну супчик, поела сама, потом позвонила домой и, особо не вдаваясь в детали, договорилась, что отец возьмет отгул и встретит ее тут, в Киеве, и они вместе на автобусе вернутся домой. Свекор считал для себя унизительным принимать участие в этой драме, но, попробовав рыкнуть, что не отдаст ребенка, был тут же нейтрализован сухим замечанием невестки, что это не его внук. К вечеру Генка начал психовать, норовил выяснить отношения, но Валерия — вместо того, чтобы плакать и просить прощения — сказала, что да, принимала ухаживания другого мужчины. Еще сказала, что эти отношения были совершенно невинными, но жить вместе после того, что произошло только что, они не смогут. И еще сказала, что любит его. Тогда Гена хотел немного поиздеваться над ней, а потом великодушно простить, но Валерия не выказывала ни малейшего желания быть прощенной. В итоге никто не спал до утра, Гена выходил два раза в круглосуточный магазинчик, сперва за водкой, потом за литром пива и к моменту ухода жены находился в размазанном и жалком состоянии — плакал, ругался матом и в итоге заснул на балконе, перевернув на себя пепельницу.

Валерия не могла звонить любовнику из дома. Силы уже начинали покидать ее, сохранять полный достоинства спокойный образ становилось все труднее. Отец ждал ее на автовокзале, сумки пришлось спускать самой. Очень многое осталось тут, и, запихиваясь в такси (водитель курил и не собирался помогать женщине с ребенком), ей не верилось, что это навсегда, и больше они сюда уже никогда не вернутся. Славкину орхидею она выкинула и была в общем-то зла на него.

Она дозвонилась сразу, и, когда он сказал, что на совещании и не может разговаривать, совершенно спокойно, без всяких обид объяснила, что разошлась с мужем и уезжает с малышом домой, в Винницу.

И в этот момент поняла, что больше всего сейчас хочет, чтобы он немедленно приехал, забрал бы их прямо из отходящего автобуса и потом еще долго доказывал свою способность быть хорошим отцом, а она бы, любуясь ночной «Мандарин-Плаза», запрещая дарить себе дорогие подарки, постепенно оттаивала бы, забывая Генку. Но он, конечно, не приехал. Мелькнула было такая мысль — дать ей хотя бы немного денег, но было слишком страшно от произошедшего.