Игры богов

— Малыш Клифф говорит, что вам незачем расстраиваться, что ему не так уж плохо в гараже, но его уже тошнит от мышей, и он просит вас приготовить к его возвращению его любимое лакомство.

— Рыбный пирог? Ну конечно, милый, так и сделаю! Спасибо вам! — всхлипнула женщина. — Большое спасибо!

Сивилла бросила на Аполлона сердитый взгляд, но тот, словно ничего не замечая, медленно отступил на несколько шагов.

— Ну вот и все… — простонал он. — Оно ушло!

Зрители разразились аплодисментами — все, кроме Эроса, который оскорбился за сивилл. Казалось, дни дельфийского оракула вернулись: как обычно, Аполлон был в центре всеобщего внимания, сваливая всю черную работу на других. Когда Аполлон двинулся на другую половину сцены, поближе ко второй сивилле с ее ловкими пальцами, Эрос поймал себя на том, что пальцы его руки сами потянулись к сумке и теперь поглаживали лежащие там лук и стрелы.

Телефон в кармане завибрировал вновь. Конечно же, это была его мать.

«ВСПОМНИ О ДАФНЕ».

А на сцене упивался собой Аполлон. Первое время ему создавал неудобства наушник, из которого непрерывным потоком неслись указания режиссера, как надо стоять, что говорить и куда смотреть, но вскоре Аполлон понял, что лучше просто не обращать на них внимания. Он вообще никогда не слушал чьих-либо указаний.

Сейчас он мог импровизировать как его душе угодно. Да, были репетиции, был сценарий. Да, продюсер, режиссер и какие-то еще люди, слишком мелкие, чтобы замечать их, хмурились и отчаянно жестикулировали за звуконепроницаемым стеклом, отделявшим продюсерскую комнату от зрительного шла. Голоса в его наушнике соответствовали раздраженному виду этих людей:

— Не выставляй свои волосатые ноги, стань на крест на полу и хватит размахивать руками!

Но если сосредоточиться как следует, эти голоса можно было воспринимать как посторонний шум. В конце концов, кто они такие, чтобы так обращаться к нему? Невежественные букашки, называющие себя «продюсерской группой»… Аполлон никогда не был командным игроком — он был артистом. Уже много-много тысячелетий, с тех пор как их островок отделился от большой земли и ушел в море, он только и делал, что играл на публику.

— Надо устроить перерыв! Аполлон, объяви перерыв!

— Клянусь песками Эгейского моря, — вскричал Аполлон, позволяя потоку воображаемых песчинок просыпаться у него между пальцами, — будущее принадлежит мне!

Разумеется, Эрос хорошо помнил Дафну: именно из-за нее на протяжении трех последних тысячелетий Аполлон постоянно бросал на него угрожающие взгляды. Как-то Аполлон совершил большую ошибку, заявив, что его двоюродный брат ни на что неспособен. Чтобы продемонстрировать свое могущество, Эрос доставил его влюбиться в прекрасную нимфу, а ее — возненавидеть Аполлона. Нимфу так раздражали «ухаживания» Аполлона, что она убедила отца превратить ее в дерево. Но это ничего не дало: Аполлон терся о ее кору, носил венок из ее листьев, и другие боги тем временем вовсю насмехались над ним. Еще много лет после того, как Аполлон все-таки поборол свою страсть, стоило ему предложить что-либо сделать, тут же следовал ответ: «Даже не знаю, надо ли… Может быть, мне лучше превратиться в дерево?» В конце концов Аполлон начал превращать в деревья смертных — только для того, чтобы восстановить чувство собственного достоинства. Иными словами, Дафна была своеобразным прецедентом.

И если бы Эрос усмотрел хоть намек на то, что Аполлон изменился, стал более скромным, чем раньше, он ни за что не согласился бы…

Тем временем на сцене его кузен опять принял претенциозную позу, вытянув обе руки и воскликнув:

— Падите ниц перед моим ликом!

Надо сказать, что на зрителей это действо производило-таки кое-какое впечатление.

В кармане Эроса снова завибрировал телефон.

«ДАВАЙ», — написала его мать.

Эрос в последний раз бросил взгляд на надменное лицо двоюродного брата и закрыл глаза. Он знал, что пастор не одобрил бы его действий, но на свете происходило немало такого, что потрясло бы священника, будь он всеведущим. Эрос сделал глубокий вдох и стал молиться.

«Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя Твое…»

У Эроса промелькнула мысль о том, допустимо ли с теологической точки зрения молиться о прощении за то, что он еще не совершил, а только собирается? Или это несколько нелогично?

«Да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, и на небе».

Может быть, грех — это только когда ты не знаешь, что творишь? Или наоборот — как долго ты должен ждать, чтобы понять, что грешишь? В христианстве было немало такого, чего Эрос не мог постичь, как ни старался — а старался он почти все время.

«Хлеб наш насущный дай нам на каждый день, и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему».

Эрос открыл глаза, наклонился, расстегнул сумку и вытащил большой лук и колчан стрел, которые мог видеть только он один.

«И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого».

Вообще-то в любви не было ничего плохого, ведь Бог есть любовь.

«Ибо Твое есть Царство и сила, и слава во веки».