Игры и люди

Удовольствие здесь – в том, чтобы быть другим или принятым за другого. Но, поскольку речь идет об игре, главная задача здесь не в том, чтобы обмануть зрителя. Ребенок, играющий в поезд, может уклониться от поцелуя своего отца со словами «Паровоз не целуют», но он все же не пытается убедить отца, что он настоящий паровоз. На карнавале человек в маске не пытается кого-либо убедить, что он настоящий маркиз, настоящий тореадор, настоящий краснокожий, – он старается напугать других и воспользоваться окружающей вольностью, которая сама вытекает из того, что маска скрывает социальную роль и высвобождает подлинную личность. Также и актер не пытается убедить зрителей, что он «вправду» король Лир или Карл Пятый. Для настоящего обмана окружающих переодеваются шпион или беглец – потому что они не играют.

Включая в себя деятельность, воображение, интерпретацию, mimicry оказывается почти лишенной связи с alea, заставляющей игрока трепетать в неподвижном ожидании, зато не исключено, что она может сочетаться с agôn'oм. Я имею в виду не конкурсы маскарадных костюмов, где это сочетание носит сугубо внешний характер. Между двумя видами игр легко обнаружить и более глубокую близость. Для всех тех, кто не участвует в agôn'e, он являет собой зрелище. Правда, это такое зрелище, которое ценно именно тем, что исключает симуляцию. Тем не менее большие спортивные соревнования представляют собой удобные поводы для mimicry, поскольку симуляция в них переходит от актеров к зрителям: мимесисом занимаются не атлеты, а публика. Уже одно только самоотождествление со спортсменом образует mimicry, родственную той, которая заставляет читателя узнавать себя в герое романа, а кинозрителя – в герое фильма. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить полную симметрию функций чемпиона и кинозвезды, на чем у меня еще будет случай остановиться более подробно. Чемпионы, триумфаторы agôn'a, – это звезды спортивных зрелищ. И наоборот, кинозвезды являются победителями в каком-то диффузном соревновании, в борьбе за благосклонность публики. И те и другие получают множество писем, дают интервью жадно домогающейся их прессе и автографы своим почитателям.

Велогонки, соревнования по боксу или борьбе, матчи по футболу, теннису или поло фактически сами представляют собой зрелища, где есть и костюмы, и торжественное открытие, своего рода религиозная служба, и точно определенное правилами развитие. Одним словом, это настоящие драмы, которые своими перипетиями держат публику в напряжении и приводят к развязке, вызывающей у одних восторг, а у других разочарование. По своей природе такие зрелища остаются agôn'oм, но с внешними признаками представления. Присутствующие на них не только подбадривают криками и жестами атлетов, за которых болеют, а на ипподроме – даже лошадей. Их словно заражает какое-то физическое возбуждение, заставляющее как бы подражать поведению людей и лошадей, помогая им, подобно тому как игрок в кегли невольно наклоняется в ту сторону, куда он хотел бы направить тяжелый шар. В этой ситуации помимо зрелища среди публики начинается еще и состязание в mimicry, дублирующее собой настоящий agôn на игровом поле или на беговой дорожке.

Mimicry являет все характерные признаки игры, кроме одного: в ней есть и свобода, и условность, и приостановка реальной жизни, и обособленность в пространстве и времени. Однако в ней нельзя констатировать постоянного подчинения императивным правилам. Как мы видели, вместо него здесь происходит сокрытие реальности и симуляция какой-то вторичной реальности. Mimicry – это непрестанная выдумка. В такой игре есть единственное правило: для актера – очаровывать зрителя, чтобы ни одной ошибкой не заставить его отвергнуть иллюзию, а для зрителя – поддаваться иллюзии, не отвергая с ходу декорации, маски, искусственные приемы, в которые ему предлагают на время поверить как в некую реальность, более реальную, чем настоящая.

Ilіnх. – Последний разряд включает в себя такие игры, которые основаны на стремлении к головокружению и заключаются в том, что игрок на миг нарушает стабильность своего восприятия и приводит свое сознание в состояние какой-то сладостной паники. Во всех таких случаях человек старается достичь своего рода спазма, впасть в транс или в состояние оглушенности, которым резко и властно отменяется внешняя действительность.