Игры капризной дамы

— Доказывать или опровергать нужно доказательствами, а не анонимками, которые, как известно, доказательствами не являются.

— Как сказать, как сказать, — произнес шеф. — Письмо направлено в два адреса: значит, через неделю жди первого экземпляра с препроводительной и резолюцией «разобраться». Так что не обращать внимания на письмо нельзя.

— Да нет в этом письме ничего для нас интересного, — вяло отмахивался Федя.

— Чтобы так говорить, нужно иметь факты, опровергающие анонима, а у вас их нет.

— A y анонима они есть?

— Мы перед анонимом не ответчики, нам аноним денег не платит.

— Но…

— Никаких «но»!

Плюясь в душе, Федя взял письмо и ушел в свой кабинет. Там он вновь перечитал его и пришел к выводу, что написать анонимку мог человек, от роду которому было лет шестнадцать-семнадцать. Приближенные Хуснутдинова не могли написать сие без разрешения или без молчаливого согласия Папы, а тот дать такого согласия не мог, поскольку обрыв лифта у субчиков не его горе.

И вдруг Федю осенило. «Идиот, — подумал он, — ты забыл правило не считать других глупее себя. А что, если автор специально подставляет беднягу Атоманского, зная, что версия эта не будет подтверждена… Но анониму не нужно этого: аноним прячет что-то другое, но что? Нарушения ТБ? Слишком мелко… Есть что-то еще. Это точно».

С осознанием этого к Феде пришло и то, что не приходило эти две недели. Он понял, как можно взбаламутить воду, чтобы в мутной водичке решить все проблемы и ответить на все вопросы.

Первое, что сделал Федя во исполнение задуманного, — достал из стола папку с образцами шрифтов пишущих машинок.

Машинка, на которой был отпечатан текст анонимки, явно «Ятрань». Но среди имевшихся в наличии образцов каминских «Ятраней» такого оттиска не было. И Федя пошел другим путем. Он взял линейку и тщательно исследовал частные признаки шрифта. Искомая машинка плохо пропечатывала верхнюю перекладину у литеры «г», у литеры «о» был едва заметный разрыв слева, а литера «а» чуть наклонена вправо, будто она все время спотыкалась, цеплялась хвостиком за неровности на бумаге.

Выждав два дня, Федя поехал на станцию. Оставив машину у конторы СМУ, он зашел в спецкомендатуру. Маленький и юркий, как ящерица, капитан Масловец, имевший у спецконтингента кличку «Крученый», перебирал бумаги у себя в кабинете.

После непременных вопросов, именуемых дежурными, о жизни и оперативной обстановке Федя «зацепил» начальника за самое больное место — план.

Начальник спецкомендатуры тут же начал клясть Хозяина, «от которого все зло на свете». И если бы не его тупость и не самомнение, если бы он не считал себя, как Чан Кайши, специалистом во всех вопросах, то Масловец сейчас бы горя не знал, руководил бы спокойненько условно-осужденными, а не этими…

После всех причитаний Масловец в который раз рассказал Феде историю о том, как Хозяин написал письмо в УВД, не согласовав его даже с начальником милиции. Федя искренне посочувствовал ему и попросил показать это злополучное письмо, с которого началась каминская спецкомендатура. Письмо это хранилось у Масловца, и он частенько показывал его коллегам, как и то, в котором Хуснутдинов, пытаясь исправить свою ошибку, просил увэдевское начальство о смене профиля спецкомендатуры с «условно-освобожденного» на «условно-осужденный».

Масловец достал из сейфа письмо, отдал Феде и, стоя у него за спиной, начал комментировать слог Шарифа Шафутдиновича. Делал он это чрезвычайно зло и изобретательно, но Федя его не слышал: он весь превратился в глаз, а глаз, как известно, только видит.

Феде стоило большого труда не показать свою радость, когда он сразу же наткнулся на спотыкающиеся «а» и литеры «г» со слабой пропечаткой верхней перекладины.

Он вернул письмо Масловцу, поговорил еще немного обо всем и ни о чем и направился в здание напротив.

— Агнесса Васильевна, — сказал он секретарше, — Шариф Шафутдинович меня ждет…

Фраза эта была первым, что взбрело ему в голову, потому что он плохо соображал сейчас, возбужденный тем, что наконец нашел ниточку, которая приведет его к клубочку.

— Шариф Шафутдинович ждет вас, — ответила секретарша, и взгляд ее не был враждебен, а скорее выражал озабоченность, если не испуг.

Хуснутдинов встретил его, как и в предыдущий раз, почти с радостью.

— Времени в обрез, — сказал Федя, — я буквально на минутку… Какой-то супостат написал в управление и к нам анонимку о том, что Атоманский единственный виновник случившегося. Анонимка напечатана на машинке… Тут Федя сделал паузу.

— Ну-ну, — сказал Хуснутдинов, почти не волнуясь.

— На той машинке, что стоит у вас в приемной, Шариф Шафутдинович.

Федя оставил Хуснутдинову лазейку для отступления специально. Он мог бы сказать: на той, что у Агнессы Васильевны, и тогда Хозяину вывернуться было бы труднее.

— Кто вам сказал?

— А нам ничего говорить не нужно, — ответил Федя. — Анонимка ушла в два адреса, а у нас в управлении эксперты в десять минут не только машинку вычислят, но и облик анонима установят, как на фотороботе (тут Федя загнул, однако обман подействовал — Хозяин чуть покраснел, но тут же взял себя в руки).