Игры капризной дамы

Сестра, встретившая их в приемном покое, сказала, что заведующий будет через несколько минут, и повела их в кабинет. Кабинет размещался на втором этаже, дорогу к нему преграждали три солидные купеческие двери, сестра открывала их специальным ключом.

— Как в вагоне… проводники, — пошутил Витальич, чтобы загладить возможное неприятное ощущение, которое возникает у людей, попадающих в помещение за многими замками.

— Да, — согласился Федя, но у него возникли другие ассоциации, и вовсе не с Н-ской психушкой, где он лежал два года назад. Ту больницу он помнил плохо, в ней он не ходил по отделениям и палатам и не знал, каким образом открываются двери… Ему вспомнился следственный изолятор, в котором он с начмилом и командиром батальона охраны готовился освобождать заложников.

В отделении неврологии, как и в следственном изоляторе был особый запах лекарств вперемешку с запахами кухни и человеческих выделений. Букет этот создавал ощущение тяжелого и даже липкого воздуха, какой всегда бывает в помещениях, изолированных от нормального мира… Почему в таких заведениях одинаковый воздух? Может быть, это воздух неволи?

Сестра открыла дверь в кабинет заведующего, но они не вошли, потому что Витальич сказал:

— А вот и сам хозяин, — и указал в сторону коридора, по которому навстречу им шел худой мужчина, немного похожий на Чехова. Однако сходство полностью разрушалось тем, что вместо пенсне, на его носу сидели большие роговые очки — непременный атрибут физиков, спорящих с лириками в семидесятых годах.

В кабинет Федя вошел первым. Витальич и завотделением на правах хозяев задержались в коридоре.

«Ни хрена себе, отделение неврологии», — подумал он, увидев решетки на окнах.

Витальич перехватил этот взгляд и сказал, успокаивая:

— Это предосторожность… Бывают ошибки в диагнозе, и в отделение попадают психические больные… Но ты к ним не относишься…

Конечно, и отделение, и заведующий ему не понравились. Отделение — тюрьма, а заведующий — типичный психиатр, то есть человек, который после пяти лет работы по специальности мало чем отличается от своих пациентов.

Потом врачи заговорили на латыни, и Витальич перевел ему, что заведующий рекомендует сделать полное обследование, поставить диагноз, а уж потом говорить о лечении.

— Так что ты располагайся здесь, обследуйся, а уж лечиться тебе потом или нет, решишь сам, понял?

— Угу, — ответил Федя. Он давно понял, что все это — игра. Его водили за нос и с отделением, чтобы не шокировать, и с обследованием, но игра эта не вызывала в нем резкого протеста, поскольку напоминала ложь близких людей во благо его, и он решил им подыграть.

— Хорошо, — сказал он, — я остаюсь, но только на обследование…

— Да, да, — в один голос подтвердили Купрейчик и Виктор Витальевич, — сейчас не то время, чтобы ради койко-дней держать кого-либо в стационарах, а потом ты сам решишь, лечиться тебе или нет… Может, случится так, что и лечиться необходимости не будет…

А Витальич добавил:

— Заведующий у нас крупный специалист, и нам повезло, что его занесло к нам, в глубинку… Только у нас такое бывает, когда на периферии оказываются лучшие специалисты, чем в области… Правда, благодарить за это мы должны не столько начальство, сколько его бывшую жену…

Витальич говорил так, как говорят о близких людях, завязывая в один узел Внучека и Купрейчика… Завязывая одной болью, от которой ни один, ни второй не могли излечиться…

Палата, где его разместили, была на двоих и считалась блатною. Но таковой она называлась не только потому, что в ней размещали людей, близких к городскому начальству и лечившихся от алкогольного психоза, но и потому, что это была единственная палата, где имелась дверь. Правда, она открывалась внутрь и не имела ни крючков, ни ручек.

А потом наступила больничная рутина, которая, наверное, одинакова во всех отделениях, независимо от того, есть ли решетки на их окнах или нет. Днями — анализы, обследования, обходы, вечерами — предложения находящихся на лечении алкоголиков сыграть в карты или пропустить по маленькой и заглядывания в палату с дверью больничного имбецила Женечки. Женечка восемь месяцев в году помогал банщикам в горбане и называл себя «простыящиком», видимо, от когда-то услышанного — пространщика. Остальное время он лежал в отделении у Купрейчика: два месяца весной, два — осенью.

Женечка был достопримечательностью отделения. Он единственный, кого запомнил Внучек. Да и трудно было его не запомнить, когда он по нескольку раз за вечер открывал двери палаты, заглядывал внутрь и произносил фальцетом одну и ту же фразу:

— А тут у нас кто?

После каждого обследования Купрейчик звал Федю в кабинет, показывал мудреные графики, энцефалограммы, приглашал принять участие в их осмыслении и говорил:

— Ты сам должен осознать свое состояние, ты — сам себе врач.

На десятый день пребывания Феди в отделении заведующий пригласил его в очередной раз. На столе лежала синяя папка.

— Эта методика не использовалась в СССР, — сказал Купрейчик.

Раскрыв папку, он с гордостью добавил: