Согласно завещательной воле…. данное произведение передается вам безвозмездно…. без права публикации…. или тиражирования любым другим способом….
Примите еще раз….
С наилучшими пожеланиями.…»
Далее следовало еще одно письмо, написанное от руки и по-русски.
Сердце женщины тоскливо сжалось.
Почерк был ей знаком.
Открытка с видом старинного отеля в Нормандии, на обороте которой этим же почерком было написано всего несколько строк, три года бережно хранилась в ее бумагах.
Иногда, в минуты душевного ненастья, она перечитывала скупые строчки, хотя, разумеется, давно знала их наизусть.
И боль отступала.
Конечно, она, как никто другой, понимала, что это происходит вследствие обычного самовнушения, но все равно берегла открытку.
И перечитывала, когда на душе было особенно скверно.
Теперь у нее было еще одно его письмо.
Последнее.
Он писал:
«Дорогое дитя!
Должен теперь признать, извечная истина о том, что старость мудрее…, и так далее.….. — не вижу необходимости приводить ее полностью — была блестяще опровергнута вами в тот вечер, когда я провожал вас в Париж.
Вы едва ли не насильно вложили мне в руку вашу карточку с московским адресом, и промолвили, убегая: «На всякий случай!»
Теперь, похоже, этот случай наступил, и я признателен вам за тот внезапный душевный порыв, ибо, благодаря ему, могу теперь писать вам.
А мне представляется сейчас, что это важно.
Случилось так, что вы оказались единственной живой душой на всем белом свете — душой прекрасной: отзывчивой и чуткой — которая связывается меня с Россией.
Мне трудно описать словами то, что сделали вы для меня, какое замечательное чувство вернули моей душе.
Любовь к этой стране?
Чувство малой Родины?
Все — верно по сути, но слишком уж высокопарно, а менее всего хочется сейчас фанфар.
Скажу просто, теперь я внимательно и с большим волнением слежу за тем, что происходит в России, и многому радуюсь.
Кое-что, однако, вселяет в меня тревогу.
Что именно?
Ответить на этот вопрос, как ни странно, мне очень трудно, а, пожалуй, что и невозможно.
И не пытайтесь сами искать ответ.
Вы молоды, а молодость имеет склонность оперировать исключительно событиями дня сегодняшнего.
В данном случае это может привести к искаженным, ошибочным выводам, а мне бы этого не хотелось.
Простите, что выражаюсь так путано, но множество обязательств, данных мною за долгую жизнь людям, организациям и целым правительствам, но, главное — Создателю и самому себе, не позволяют объясниться откровенно.
Пришлось бы сообщить много того, о чем говорить я не вправе.
Долго и мучительно размышлял над этой проблемой, и не придумал ничего лучшего, как завещать вам некоторую часть своих записок.
Я начал писать это — никак не могу найти подходящего слова, ибо это — не роман, не повесть, не сказание, и уж — ни в коем случае! — не научный или исторический документ, потому называю просто записками.